Темноборец - Антон Андреевич Мартынов
Между тем, состояние оставалось стабильным. Изредка Андрей представлял, что он видит сквозь черные пятна смутные очертания существ и предметов, но это ощущение исчезало спустя пару мгновений после того, как оно появлялось. Передвигаться по комнате приходилось при помощи трости, выполняющей роль щупа, который позволял оценивать расстояние до предметов. Хотя даже с тростью Андрей то и дело врезался в стены или же натыкался на мебель, набивая все новые шишки. Непривычный образ жизни калеки заставлял чуть ли не всерьез задуматься о приобретении защитного шлема и наколенников.
Но хуже самой болезни давил на сознание информационный вакуум. Олег, хотя и навещал временами Андрея, не приносил совершенно никаких новостей. От энтузиазма, с которым он планировал побег из больницы, не осталось никакого следа. План по завоеванию доверия Ярого и внедрению в Подполье будто перестал его интересовать. Олег не шел на контакт с вампирами, предоставляя инициативу Андрею.
С другой стороны, наигранное безразличие могло быть прикрытием для решительных действий. Наверняка, Олег догадался, что у Андрея есть собственный интерес к Скрижали. Посему забрать ее молча и отправиться в одиночку в Москву было куда проще, чем принимать совместное решение. Спрашивать об этом напрямую было бессмысленно. Если бы Олег хотел откровенного разговора, он бы не мешкал и сам его предложил, а навязывать диалог вампиру, который к нему не готов, – все равно, что разговаривать с рыбой. Беседы с нулевой информативностью. Да и какой Олегу резон говорить с темноборцем, пытавшимся его убить?
Оставалось надеяться, что за мучительно тянущиеся дни слепоты ничего критичного не случилось. А роковые события не только могли произойти, но и маячили на горизонте. Ярый, которого Андрей не видел с момента беседы в картинной галерее, мог использовать Скрижаль Силы, развязав в ЕТЭГ гражданскую войну. Темноборцы могли прислать посла в Подполье с ультимативным требованием вернуть украденную реликвию. Этот посол мог валяться мертвым в какой-нибудь канаве, что также спровоцировать бы волнения в обществе и войну. Да что угодно могло спровоцировать войну, учитывая, что Небесный Совет давно подыскивает для нее повод. Но ни один взрыв еще не успел прогреметь в городе, и ни одна бомба не разорвалась над головой Андрея, что свидетельствовало о наличии в мире хоть шаткой, но все же стабильности.
Андрей проводил дни в ощущении полностью выключенного сознания, помахавшего на прощание рукой и ушедшего в анабиоз. Оставалась лишь вера, что в один прекрасный момент появится рука помощи и подаст знак. Но Демиург словно не слышал мольбы, и знаков не подавал.
Осознание того факта, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих, пришло внезапно. Поскольку внешних событий, способствующих выздоровлению Андрея или его продвижению на пути к Скрижалям, не происходило, темноборец решил взять инициативу в свои руки.
– Могу я на тебя опереться? – Андрей повернул голову в сторону, откуда доносились шаги Олега.
– Да, конечно.
– Мы сейчас далеко от картинной галереи?
– Она в этом же здании. А что?
– Поможешь туда дойти?
Олег услужливо подставил плечо. Андрей спрыгнул с кушетки и последовал к выходу из комнаты, опираясь на вампира, указывающего дорогу.
– У тебя есть конкретный план? – спросил Олег.
– У меня есть конкретная идея, – уклончиво ответил Андрей, показывая своим видом, что не намерен вести диалог.
Картинную галерею Стопарин узнал по запаху. В ней пахло свежими масляными красками и древесной корой с легким кофейным оттенком. Откуда брались все эти ароматы на картинах, далеких от состояния «свеженаписанных», оставалось загадкой.
– Пришли, – произнес Олег, оставляя Андрея возле той самой картины со старцем.
– Я перед той картиной? – интуитивно предположил темноборец.
– Именно. Как ты и хотел.
– Спасибо.
Андрей открыл глаза как можно шире, стараясь перебороть темноту и рассмотреть картину. Знакомая резь давала о себе знать. Боль была не столь острой, и ее можно было игнорировать, не прилагая особых усилий.
«Исше манийе заради!» – произнес Андрей на колдовском языке, стараясь придать голосу максимальной уверенности в себе. «Верни мое зрение», – на всякий случай темноборец повторил то же самое и на русском. Художник, конечно, колдун, но кто знает, как повлияли на него истязания, которые ему довелось пережить милостью Ярого. Потеряв язык и разучившись разговаривать, он мог разучиться и думать на колдовском наречии.
– Айая навер дабил, – «Я и не забирал», – ответил художник голосом в голове у Андрея. Не разучился.
– Что я должен сделать, чтобы снова видеть? – Андрей продолжил телепатический диалог на колдовском языке. Говорить что-либо вслух не имело смысла.
– Это неправильный вопрос.
Андрей почувствовал, что художник нахмурился, хотя и не смог бы это увидеть, даже если бы был зрячим. Темноборец разговаривал не по тому сценарию, который предписывала ему картина. Своими неграмотно сформулированными вопросами, озвучиваемыми на ломаном колдовском языке, он нарушал гармонию акта искусства, вложенную во всю эту ситуацию.
– Ты хотел, чтобы я уничтожил твою телесную оболочку? – неуверенно попытался поправиться темноборец.
– Моя немощная оболочка не несет в своем существовании никакого сакрального смысла. Ее смерть после перемещения внематериальной частицы в объект автопортретной живописи была бы правильной с точки зрения логики. К тому же, любому разумному существу, для которого красота и уродство – четко разграниченные понятия, мое тело представится сущим убожеством.
Но если я буду смотреть на этот мир ровно под тем же углом, что и все окружающие существа, то какой из меня художник? Впервые в своей жизни коснувшись палитры с красками и кистей, я понял, что оставить след в сердце разумного существа может лишь по-настоящему живая картина. После нескольких неудачных опытов мне удалось создать шедевр, заключив в холст внематериальную частицу.
Я убивал ради искусства, пряча души в картины, а тела в погребальные ямы. На самом деле мне достаточно было внематериальных частиц, но я счел негуманным оставить в Мидлплэте лишенные разума обезображенные тела.
Однако отказ от рассмотрения мира через призму признания собственных ошибок ведет к творческому застою. Я не говорю, что нужно все время писать, а потом комкать и перечеркивать. Старые взгляды, мировоззрения, художественные приемы имеют право на существование, но только как исторический объект, показывающий развитие и преображение творческой личности.
Итак, я решился на эксперимент. Написав картину, отражающую мое собственное старение, я заключил в нее свою внематериальную частицу, заведомо предполагая, что мое тело продолжит существование в Мидлплэте. И знаешь, к какому выводу я пришел? Нет ничего уродливого в теле, существующем без внематериальной частицы.
