Юрий Коваль - Рассказы из книги Опасайтесь лысых и усатых

Но -- обед! Обед у Чуковского! Только дурак, наверное, откажется. Но и трудно, неимоверно трудно мне было, друзья, обедать у Чуковского, стеснялся я страшно.

А дело, в сущности, простое -- бульон с пирожком.

Не помню, к сожалению, ни вкуса бульона, ни начинку пирожка. Помню, что только и думал за столом -- на втором этаже,-- как бы тарелку не опрокинуть. Бульон и пирожок съел я мгновенно, чтоб ликвидировать опасность опрокидывания и спокойно посидеть, поглядеть на Корнея Ивановича.

-- Наснимался валенков -- проголодался,-- заметил Чуковский.-- Клара Израэлевна, дайте ему еще пирожок.

Мне дали пирожок N 2. Я быстро его съел.

-- Все правильно,-- сказал Корней Иванович,-- два валенка -- два пирожка. Может, хотите третий?

-- Валенок, что ли?

Корней Иванович глянул на меня. Глянул странно. Можно бы сказать "зорко", но не совсем так. Он глядел на меня, как будто уже точно, наверняка знал, на что я способен и даже предвидел всю мою будущую судьбу, даже вот до этого момента, когда я через 20 лет напишу эти строчки.

Я был чрезвычайно напряжен. Никогда в жизни я не ел бульон с писателем, да еще с Корнеем Чуковским. От напряжения захотелось третьего пирожка, и я уже открыл рот, чтоб попросить его, но тут Корней Иванович сказал:

-- Так дочитайте же про лилипутов. Самое время. Бульон. Пирожки.

Я начал читать. Сбивался. На аллее читалось легче. Выслушав меня, Корней Иванович доел бульон и сказал:

-- Лучше быть юным поэтом, подающим надежды, чем старым, не оправдавшим их.

К Корней Ивановичу пришла медицинская сестра. Она должна была взять кровь на анализ. Из пальца.

Пока она готовила пробирки и пальцеукалыватель, я показывал Чуковскому свои рисунки. Корней Иванович хмыкал, кивал, иногда говорил: "Ах вот оно что!"

Медсестра прочистила пальцеукалыватель и всадила его тупую иглу в палец Чуковского. Корней Иванович не поморщился, а я слегка содрогнулся. Это у меня был жест сопереживания, инстинктивная помощь, дружеская поддержка.

-- Вы, кажется, боитесь крови?-- спросил меня Корней Иванович.-По-моему, вы вздрогнули.

-- Да нет,-- сказал я.-- Просто не очень-то приятно, когда в палец тупой иглой тычут.

Медсестра выдавливала кровь и размазывала ее по стеклянным дощечкам.

-- Нельзя бояться крови,-- продолжал Корней Иванович.-- Кровь -- это естественно. Смотрите, как она выдавливает мою кровь, поверьте, мне это безразлично.

-- Старики легче переносят боль,-- сказала вдруг медсестра.-- Молодые больше боятся крови.

Вот тут Корней Иванович поморщился. Кажется, ему был не слишком приятен этот намек на его возраст.

-- А вы, оказывается, не только берете кровь,-- сказал он сестре,-- вы ее еще и портите... Так вот, насчет крови,-- продолжал он, повернувшись ко мне.-- В некоторых ваших рисунках она есть, а в некоторых ее нет.

Разбираться, в каких рисунках кровь есть, а в каких ее нет, мы не стали.

Корней Иванович снял со шкафа оранжевого льва, сделанного скорей всего из поролона или чего-нибудь в этом роде. На груди у льва висел шнурок.

-- Вот смотрите какая штука,-- сказал Чуковский и тут же дернул льва за шнурок, лев зарычал. И вдруг сказал по-английски:

-- Ай эм э риал лайон. Ай эм зе кинг еф джанглз.

-- Я настоящий лев! Я царь джунглей! -- перевел Корней Иванович.

И тут у Чуковского сделался такой вид, как у царя джунглей, львиный вид.

И я окончательно увидел, с кем имею дело. Передо мной был действительный Царь джунглей, и джунгли эти назывались Переделкино -- дачный городок писателей. Невиданные сверхсплетения времени и судьбы окружали Корнея Ивановича, а уж он-то был Царь этих джунглей, и если выходил пройтись -- Лев в валенках,-- ему приветливо махали палками. И я возгордился, что однажды -- зимой 1966 года -- случайно оказался спутником льва -- Царя переделкинских джунглей.

-- Царь -- не совсем точный перевод,-- заметил я.-- Кинг -- это все-таки скорее "король". Король джунглей.

Корней Иванович не стал отвечать. Он одобрительно осмотрел меня и, кажется, порадовался, что я знаю по-английски хотя бы одно слово. Он снова дернул льва за шнурок, и лев проревел по-английски:

-- Хотите со мной подраться? Я -- очень грозный лев!

Из моих рисунков Корней Иванович выбрал для себя один. Рисунок без всякого сомнения был дурацким. Он назывался -- "Нюхатель цветков". Человек, изображенный мною, имел в жизни только один смысл: он жаждал нюхать цветы. Для этой цели я ему приспособил внушительный вдумчивый нос. Полный идиотизм!

-- Я знаю здесь в Переделкине одного такого нюхателя. У вас-то на рисунке -- добродушный, а этот -- нюхатель с большой дороги. Награбит цветов и нюхает.

-- Извините, Корней Иванович,-- некстати, совершенно некстати сказал вдруг я,-- а нельзя ли мне сделать ваш портрет?

-- Что-нибудь вроде этого нюхателя? -- спросил Чуковский, кивнув на рисунок.

-- Что вы, нет, конечно. Серьезный портрет.

-- Не стоит,-- сказал Корней Иванович,-- не нужно вам так перенапрягаться.

-- А помните, вы сделали мой портрет? Из снега. Теперь моя очередь.

-- Ну что ж... око за око, понимаю...

Волнуясь, принялся я за набросок, и он неожиданно заладился. Чуковский получался значительным, было сходство. Я решил дома довести этот портрет в акварели или пастели и с натуры расписал цвет, как это делают иногда художники. На лбу написал "охра", на носу -- "белила" и т. п. Рисунок этот показывать Корнею Ивановичу не хотелось. Ну какой дурак-художник покажет портрет, в котором на лбу написано "охра", а на носу -- "белила"?

Время оставалось, и я принялся за второй набросок. Второй пошел странно. К сожалению, Чуковский выходил на нем каким-то "сердитым". Этого эффекта я никак не добивался, эффект вылезал сам по себе. Показывать рисунок тоже было нельзя.

Я принялся за третий, который пошел корявей всех, нервно пошел. И уж очень он был "старательный". Я знал, что рисунок обязательно придется показать. Должна же модель в конце концов увидеть, что там чиркает художник. А вдруг это что-нибудь вроде "нюхателя"?

-- Все? -- спросил Корней Иванович.-- Покажите.

Я показал третий набросок. Он все-таки получился, и мне чем-то нравился.

-- Это надо уничтожить,-- твердо сказал Чуковский, посмотрев на рисунок.

Я растерялся. Такого могучего подхода к делу я от модели никак не ожидал. Царь джунглей!

-- Жалко,-- сказал я.

-- А все-таки надо.

-- Что -- не похож? Или в нем нет крови?

-- Слишком много.

-- Ладно,-- сказал я,-- я потом рисунок выброшу.

-- Да ведь кто-нибудь подберет.

-- Никто не подберет, я хорошенько выброшу.

-- Обязательно кто-нибудь подберет.

Я разорвал рисунок и осколки его выбросил в корзину для бумаг.

-- Вот это правильно,-- сказал Чуковский.

Он совершенно не заметил, что я уношу в клюве, то есть в папке, еще два рисунка. Он-то думал, что я все эти полчаса рисовал одну картинку. Конечно, в 1966 году я был глуп самым серьезным образом, но не до такой же степени! Нет, у меня оставалось кое-что в запасе, и особенные надежды возлагал я на портрет, где на лбу было написано "охра", а на носу -- "белила".

-- А помните, как я сказал: "Слушай, Дерево"? Заметили, какое это дерево?

-- Сосна.

-- Это -- необыкновенная сосна. Это -- Переделкинская Сосна. Ее любят все писатели. Не только я, а вот и Катаев. Но от Катаева она только принимает поклонение, а мне отвечает взаимностью.

-- Еще бы, ведь вы -- Царь джунглей.

-- Царь джунглей этот лев,-- сказал Корней Иванович, кивнув на английскую игрушку.

-- Вряд ли, настоящий царь не скажет: "Я -- царь джунглей", он скажет: "Слушай, Дерево".

-- Вам не нравится мой лев?

-- Хороший лев, но он слишком из двадцатого века, из поролонового времени.

-- Да это истинное чудо! Смотрите: он движет челюстями, как двигал бы ими живой лев, если бы он стал говорить.

-- "Слушай, Дерево", небось, не скажет.

-- Да что вы привязались к этому дереву?

Корней Иванович слегка на меня рассердился. Львиные возможности обозначились в его взоре. Пора мне было откланяться.

-- А о рисунке не жалейте,-- сказал Корней Иванович, пожимая мне руку.-- Он не получился.

-- У меня есть еще два,-- сказал все-таки я. Чуковский задумался. Оглядел меня и мою папку.

-- Запасливый,-- сказал наконец он, но не стал требовать, чтоб я раскрыл папку.-- Что ж... Художник должен что-то иметь в папке, в записной книжке, а главное, здесь.-- И он стукнул пальцем в поролоновый лоб английского льва.

На этом я хочу закончить рассказ о Корнее Чуковском, которого слушал однажды вместе с деревом. Я рассказал, что мог. Есть, конечно, еще кое-что в папке, да ведь глупо все из нее вынимать.

---------------------------------------------------------------------------------------------

* Веселье сердечное *

Совсем еще недавно в Москве на Рождественском бульваре жил Борис Викторович Шергин.

Белобородый, в синем стареньком костюме, сидел он на своей железной кровати, закуривал папироску "Север" и ласково расспрашивал гостя:

-- Где вы работаете? Как живете? В каких краях побывали?