Чингиз Гусейнов - Не дать воде пролиться из опрокинутого кувшина
Мухаммеда с Хамзой учили вместе орудовать мечом, кинжалами, палицей. Стрельба из лука, чтобы все тело активно нападало и оборонялось. Скачки на коне, верблюде. Прыжки через ров, с горы. Спуск по крутому склону, почти наотвес. Верхолазание. Аркан - бросить и захватить: скольких жеребцов они с Хамзой заарканили! Точно так же, как копьеметание, состязались в искусстве слова: кто кого переговорит, поразив голосом, пронзительностью взгляда, а главное - игрой метафор, чувственностью описаний, чтобы были, в согласии с духом стихотворения, и смех, и слёзы тех, кто внимает поэту. И стихи победителей, золотыми буквами написанные, как о том уже было, вывешиваются затем на стенах Каабы, чтобы прочли паломники. Разнородные хиджазские наречия, но все как будто говорят на схожем, да и строки... Подобны чёрной ночи волосы возлюбленной, а стан - это гибкая ветвь, жемчуг - слёзы, и щёки пылают, точно отдали ей жар свой розы лепестки (а у иного - припечатались к щекам).
- Послушаем и тебя! - обратились к Мухаммеду.
- Мне говорить не о чем, - ответил. - Ну да, перевелись истинные поэты!
И вдруг Мухаммед:
- Разве ваши речения - это язык?! - Замерли. В наступившей тишине продолжил: - Хиджазский - разнородная смесь, не вполне ещё язык, надо говорить по-курайшски! - Язык бедуинов и есть поэзия! - ответил Абузар. - И сами поэты, и ценят поэзию! Не рассказать ли тебе...
Перебил его Мухаммед: - Знаю, о чём сказать хочешь, - молвил к удивлению Абузара. - Слышал однажды из твоих уст: Мой друг Ааша сочинил в честь бедуина, у которого гостил, всего лишь бейт, и наутро явились к нему восемь сватов сватать восьмерых его дочерей! Но хиджазцу надобно избрать язык курайшей! Почему? Богами с давних времён именно курайшам доверен храм Кааба!.. Впрочем, Ааша был бедуином из курайшей! - Легко отвергать чужих, яви образец! (Это снова Абузар.) Мухаммед промолчал и насупился. - Скажи! - попросила мужа Хадиджа. И Абу-Бакр стал просить. Но Варга - нет: стихи ли то, что сочиняет Мухаммед? Неловко ему: выступит зять - засмеют! Обвел Мухаммед всех взглядом, полным недоумения, будто не понимая, чего от него хотят, неспроста ведь и Варга молчит, и вдруг произнёс лишь строку, и не произнёс вовсе - она сама вырвалась: Весть излучающие! Умолкли поэты: не понимают ничего, что-то таинственное прозвучало. Ну а дальше?
И снова - лишь переставив слова - молвил Мухаммед: Излучающие весть! Кто? Какую? Сказав, молча ушел, а с ним - Хадиджа. Поэты в недоумении... Что это - вызов, глумление, тайна какая-то в молвленном? Но вскоре брошенная им одинокая строка забылась, и ещё долго продолжалось состязание: кто кого поразит неожиданностью образов, на сей раз воинственных.
Победили стихи Абузара про мечи, падающие на врага, но уподобленные гибкостью цветным платочкам в руках играющих детей. И этот контраст, как ни было Абузару странно, пришёлся внимающим, настроенным на боевой клич, по душе, особенно финальная строка: Одежды сражающихся - словно обмакнутые в кровь или вымазанные ею. Кичился впоследствии Абузар, перед персидским купцом хвастал, мол, шёлковый свиток с его победившими стихами, повешенный на вратах Каабы, точнее - на её стенах, не менее, а может, более ценен, чем такой же свиток, тоже шёлковый, на котором запечатлена грамота персидского шаха, недавно жалованная императору Бизанса! Купец, вряд ли понимая, что тот ему втолковывает, кивал головой в знак согласия.
Вдруг забытая строка, вырвавшаяся из уст Мухаммеда, заиграла, точно крылья птицы в лучах закатного солнца, над площадью. - Может, - сказал Анис брату Абузару, - ощущение кажущееся? - Ты о чем? - удивленно спросил Абузар.
- О Мухаммеде. Ведь ты понял, а спрашиваешь! - И что же? - Она всё ещё излучает весть! - Строка? - Будто взывает к продолжению, манит, и каждый думает о своём сокровенном, ждет, что последует. - Но о том, что последует, не ведает, убеждён, даже сам Мухаммед. - Как знать! - возразил Анис. - Ведал бы если - непременно б прочёл! - Нет, он унёс невыговоренное с собой, какую-то тайну! - А может, - выразил Абузар сомнение, - и вовсе это не его строка? - Чья же? - Просто нам послышалось. - Тебе и мне? Всем сразу? - Такое случается. - Кажется, сказано не всё, сокровенное утаилось, раскрыть бы. - Поэзия загадочна. В ней спрятаны слова, доступные не каждому. - Кто знает, продолжи он нанизывать строки, и, может, висеть его стихам рядом с твоими на стенах Каабы, а? Обиделся Абузар, привык быть первым:
- Весть излучают! - с иронией. - Одна фраза, и уже победа?
- Но не ты ли учил меня, о старший мой брат: где сказано мало, там сказано много! Разве нет?!
...Мухаммед, будто спасаясь от преследования строк, навеянных, помнит, зороастрийцами-огнепоклонниками, - есть в тех стихах, Хадиджа не успела прочесть, про отраженный свет любви, который красит месяц, огненно полыхающий, - выскочил из дому и заспешил к горе Харра. Зов оттуда, и всё чаще: "Уйди в пещеру, затаись!" Ищет уединения - сидит молча, погружённый в думы, а Хадиджа ждёт, не прерывает его размышлений. Но он будто и не замечает её внимания. Ничего не видит вокруг. Томится. - Сидя спит, - сказал Хадидже Али, он всегда сопровождает Мухаммеда. - Сочиняет! - успокаивает себя Хадиджа. - Нет, не сочиняю, - возразил, будто услышав ее. Что с ним происходит? Сидит столь долго, что звёзды успевают на небе переместиться, ушла луна, а он сидит неподвижно, опустив руки на колени и держа прямо голову, глаза полузакрыты... - сначала видел при свете дневном, потом луны, потом звёзд, а далее лишь угадывал видимое. ... Абу-Талиб к ним явился, давно не видел ни Мухаммеда, ни сына, переступил порог их опустевшего за год дома (Мухаммед и Хадиджа выдали дочерей замуж: сначала старшую Зейнаб за троюродного брата Мухаммеда - Лакита (по кунье - Абул-Ас), он же двоюродный племянник матери, а затем, по настоянию Абу-Талиба, за двух сыновей Абу-Лахаба выдал Ругийу и Умм-Кюльсум. И как всегда, сын Абу-Талиба Али рядом с Мухаммедом - если он дома. Но это теперь редкость - в последнее время Мухаммед чаще уходит в пещеру один. И Хамза недавно к ним наведывался, Абу-Бакр тоже спрашивал, где Мухаммед. Словно оправдываясь, Хадиджа повторяет, что Мухаммед на горе Харра. - Что он там ищет? По своим пастушьим годам истосковался? Хадиджа не знает, что сказать. Она чувствует мужа, но долго объяснять, да и не так истолкуют.
- Уединяется в пещеру? - удивился Абу-Талиб. - Но зачем? С чего ему прятаться в мёртвой пещере?
31. Запах толчёного тмина
В тот день шествовал Мухаммед с Али к горе, и странное испытал чувство, что на сей раз не скоро вернется он домой: что-то произойдёт, должно случиться! Неспроста показалось, что две смоковницы, что росли на дороге, кланяются ему ветвями. Остановился, подошёл, чтобы потрогать, и уловил пальцами некое живое тепло под корой. У подножия горы разбросаны камни, множество камней. "Ты заметил, Али?!" - спросил. "Что?" "Камни, произрастая из земли, приподнимаются в приветствии!" Племянник в знак согласия кивнул: ему и впрямь это показалось. ...А вот и пещера. Ещё светло, и солнце её освещает, но его уход скор закатится оно за море, и сразу наступает мрак. Сухо внутри. Пахнет чем-то терпким, точно толкли тмин. Постелил овечью шкуру, сел у входа и уставился на низину, конца и края ей нет, а там - пустыня. Али проголодался и предложил Мухаммеду поесть. - Ешь сам! - Недоволен, что отвлекли. - И пока светло, возвращайся домой. Я останусь один. Лепешка манила румяным, как у закатного солнца, ликом. И посыпана сверху маковыми родинками. Молоко гулко отозвалось в кувшине. Али ел молча и не спешил, а потом и вовсе Мухаммед о нём забыл, захваченный думами.
Не ты первый, кто ушёл в пещеру, чтобы приблизиться к себе. Тлен, тлен!.. - пророчествуют хиджазские кахины: неведомо откуда пришли и уйдём неведомо куда. Вход, не имеющий выхода. Дорога без возврата. Слоями пыль от ног ушедших - словно пепел. Молитвы - точно гимны. Гремящий гнев, страстный пыл. Поучения: кто не страшится богов своих - тот, тростнику подобный, будет срезан. Сулеймановой мудростью Хадиджа и брат ее Варга были напитаны, как верблюжонок - молоком верблюдицы. Любила слушать, как поют псалмы, забур, под звуки лютни - песни царя Давуда.
Но кто мой бог? Только твой? Как дикий верблюд мы - гордый и мстительный! Дано ли Слово нам?
И он сочинял? Дьяволом наущенное нанизывал на шёлковую нить! Вскричал однажды, чтоб Хадиджа сожгла строки! Ослушалась. Берегла нити. Но пылали, подобные ало-красным углям во мраке ночи: Восходят горы, нисходят ущелья, меж гор - ручьи, луна, сверкающая в ночи, укажет время любви, солнце откроет день и уйдет в ночь, в ту, которая... Нет, любви не будет! Изнеженных утехи! Или похоть? И что значит: сон, уводящий в ночь?
32. Первое из троекратного
Поодаль паслась, мирно жуя сочную траву, её много в этом году, одинокая овца. Белая курчавая шерсть густо облепила круглые её розовые глаза, голову подняла, глянув удивленно на Мухаммеда, и закивала. Кланяется мне! - Возвращайся, - сказал он Али каким-то новым, себе незнакомым тоном. Дальше я пойду один. - Но тот будто не слышит: Не оставляй его одного! наказывала Хадиджа, недовольная, что в прошлый раз он вернулся (Али тогда не удержался, рассказал Хадидже - сам видел! - о смоковницах, как Мухаммед подошел к дереву, дотронулся до него, о камнях умолчал). В ушах Мухаммеда по мере приближения к горе, где пещера, - женский голос, неясный предупреждает о перемене? А какой был голос у матери, не она ли? Голос матери! Ну да, вчера исполнилось сорок лет - не могла не явиться к нему! А утром... И лишь тут заметил, что не один, рядом Али.
