Александр Мишарин - Белый, белый день
Сначала говорили, что он открыл в Афинах собственную клинику. (Возможно, на ее деньги - особа была при какой-то большой нефтяной трубе.)
Потом стало известно, что он учит греческий и должен сдать экзамен на местный врачебный диплом. Все единодушно решили, что при его упертости, способности к языкам ему все это - раз плюнуть! И вообще - любовь!
На второй год своего пребывания в Греции Макаров-Романов, конечно, сдал на греческий врачебный диплом и уже вовсю делал "очень частные" операции в частных, но знаменитых клиниках. Получая за них пятую часть причитавшегося ему гонорара.
А "особа" с дочкой, присосавшись намертво к афинской части великой русской неучтенной нефтяной трубы, купила себе приличнейший особняк. В котором - практически на правах альфонса - и существовало это талантливейшее, честнейшее и чистейшее русское чудо - "Иванушка" Васильевич Макаров-Романов. Сын боевого генерала и Героя Советского Союза, потомок известного из известнейших русских дворянских родов, боковая ветвь которого, в лице его прапрадеда, из-за служения все тому же бедному, простому русскому народу еще во времена Александра Первого порвала со своим двоюродным дядей и уехала учиться в Германию, на медицинский факультет в Гейдельберг...
Вернулся Иван Васильевич в Москву неожиданно, хмурый, никем не жданный. И, в общем-то, без особых перспектив!
Академик Соболев не простил ему двухлетнего "греческого вояжа" и даже не хотел слышать его имени. Только что грянул дефолт, и врачебная безработица стала реальной. В лучшем случае иди в райполиклинику. Оперирующему хирургу там делать нечего - порезы, ушибы, фурункулы... Да и на зарплату ту прожить просто невозможно!
Кто-то пустил слух, что Иван собирается в монахи, ибо в Греции совершил большой грех - надо отмаливать! Но какой уж такой великий грех мог позволить себе скромнейший Иванушка Васильевич, сначала никто не мог придумать...
А потом пошло: "А дочка "нефтяной трубы"? Осьмнадцатилетняя, ветреная красотка, два года вынужденная жить под одной крышей с таким отчимом?.. Нет! Тут дыма без огня не может быть".
Тем более что сам Макаров-Романов, когда его начинали подначивать насчет падчерицы, уж как-то больно ало краснел, отводил глаза и начинал сердиться. Чуть ли не ругаться! А все кончалось, как правило, громко хлопнутой дверью...
Но по странной людской логике именно эта, почти признанная человеческая слабость только прибавила ему новых доброжелателей... А старых друзей и так хватало!
И, наконец, общими солидарными усилиями клиники, кафедры и даже Академии медицины гнев академика был сломлен, и Иван Васильевич снова водворен в хирургическое отделение Первой градской.
После десятка операций, проведенных Иваном Васильевичем, всем стало ясно, какого теперь ранга это хирург! Оставаясь кардиохирургом, он стал блестящим специалистом по сосудистой хирургии, лейкохирургии и прочая, прочая - несть числа хирургическим профессиям, которыми овладел в Европе этот глазастый и рукастый человек.
Стало понятным и то, почему он вернулся из Греции вроде бы в том же свитерке, что и уехал. Изо дня в день, от операции к операции, Иванушка привозил все новые и новые коробки с совершенно невиданными у нас хирургическими инструментами, с редчайшими лекарствами, цену которым знают только специалисты... Приносил и доставал из бездонных карманов полиэтиленовые пакеты с какими-то хитроумными, подсмотренными, или сворованными, или просто подаренными приспособлениями: сложнейшими иглами, захватами, особой стали тончайшими пилами и прочим, приводящим любого настоящего хирурга в шок и одновременно в эйфорию инструментарием!..
Заведующим отделением он стал как-то естественно и незаметно.
А вскоре случился приступ... Провожали Толика Покровского в ЮАР на ПМЖ. Они с Иваном были друзьями-сокурсниками и выпили в тот день так серьезно, что Толик мог уже навсегда остаться в России. Ивану пришлось приводить его в порядок все в тех же родных стенах Первой градской... Многие заметили, что и сам он в тот день был белее белого. И из клиники ушел чуть ли не последним...
А наутро пришлось выламывать двери в старой, маленькой кооперативной квартире на Первой Песчаной. Сразу было видно, что уже несколько часов он пробыл без сознания.
В тот раз его удалось спасти благодаря любви десятков коллег. Именно любви, а не только профессионализму...
"Но, может быть, именно в ней он и нуждался более всего?" - подумала пожилая медсестра Оксана, оглядывая его хотя и чистенькую, но какую-то бесприютную квартиру.
Было видно, что когда-то это была квартира очень старых и очень небогатых русских интеллигентов. А теперь она стала музеем. И Иван Васильевич - вольно или невольно - жил в этом музее.
Иван несколько суток спал. Изредка поднимался, чтобы попить воды из-под крана. Не отвечал на телефонные звонки, на звонки в дверь... И ничего не ел. Сознательно. Это была его старая метода выздоровления голоданием по теории забытого ныне флотского врача, капитана I ранга Нарбекова.
Наконец на шестые сутки, уже почти потеряв ритм ночей и дней, в один прекрасный солнечный миг он проснулся и почувствовал себя снова молодым, но каким-то пустым и звонким... И абсолютно здоровым!
Ему захотелось влюбиться! Целовать и чувствовать на своем лице свежие девичьи поцелуи. Быть глупым и радостным! Юным и бесшабашным! Всесильным и добрым!..
Иван подошел к окну, распахнул его - цвел московский, могучий, громкошумный ветрено-солнечный день.
Вдруг он услышал звонкий, смелый голосок (квартира его была на втором этаже):
- Это вы Макаров-Романов?
Внизу стояла очень юная, очень вызывающая и в одежде, и в повороте головы, и во всем своем царственном цветении шестнадцатилетия темноволосая полудевушка-полудевочка.
- Допустим, я.
- А почему вы дверь не открываете? Я звоню, звоню...
- Я спал, - растерянно ответил Иван Васильевич.
- Так долго?
- Да! - Он расхохотался. Его курчавые волосы торчали во все стороны. А вы ко мне?
- К вам, к вам... - И она, не дожидаясь приглашения, влетела в дверь парадного.
Не успел Иван Васильевич накинуть рубашку - на нем были только мятые спортивные штаны не первой свежести, - как раздался звонок.
Он распахнул дверь - девушка была уже в роговых очках. Явно стараясь выглядеть старше, она почти строго произнесла:
- Если позволите?
- Прошу! - Иван Васильевич, чуть играя, в полупоклоне широко распахнул перед ней дверь.
- Мы не представлены друг другу, - подняла на него свои "караваджевские" глаза очаровательная гостья. - Я Аня Кавголова.
В голове у Макарова-Романова мелькнуло: знакомая фамилия!
- Ваша бабушка и моя прабабушка были старинными подругами! - объяснила Аня.
- Ах, да! Конечно! - хлопнул себя ладонью по лбу Иван. - Ну как же! Анна Георгиевна? Кавголова! А вы, значит... тоже Анечка? - Почему-то он был готов скакать от радости. - Ну, конечно! Как я мог забыть?! Они совсем недавно тут были у меня...
По напряженному выражению лица девушки он вдруг понял, что говорит что-то не то.
- Ну... я имею в виду, - спохватился Иван Васильевич, - что я их... Во сне обеих видел!
- И давно это было? - как-то слишком заинтересованно спросила Аня.
- Ну... вот в эти дни. Когда я болел... То есть не болел, а спал!
- И сколько же вы спали? Неделю?
- Со мной это бывает! - протягивая руку, сказал Иван.
- Да, мне говорили, что вы очень...
- Что очень?
- Ну, скажем, необычный человек! - почему-то рассмеялась девушка.
- Не замечал! Ничего необычного, - пробурчал Макаров-Романов. - Спал себе и спал! Что в этом такого необычного, если спать хочется?
- Ну, а сейчас? Уже не хочется? - настаивала Анечка, чуть не давясь от смеха от вида этого взрослого, лохматого, ощетинившегося, буркающего что-то себе под нос, громадного и какого-то по-детски нескладного человека.
- Мне уже на работу надо! - невпопад ответил он.
- Вы врач широкого профиля? - опять серьезно, даже с какой-то колкостью в голосе, спросила девочка.
- Не знаю. - Он пожал плечами. - Я хирург.
- А наркоманов вы лечите?
- А кто наркоман?
- Я! - выдохнула девочка и вдруг залилась внезапными, бурными, не сдерживаемыми рыданиями.
- Вы?!
Она быстро-быстро закивала головкой.
- Как? Откуда? Почему? - один за другим вырывались у Иванушки нелепые, почти испуганные вопросы.
- Я два раза принимала... наркотик! - сквозь рыдания только и смогла произнести Анечка.
- Какой наркотик? - спросил побледневший Макаров-Романов.
- Не знаю. Я у дедушки его нашла... Обычный белый порошок, - пожала плечами Анечка.
- Так вы что - кололись?!
Анечка с гневом замахала на него руками.
- Что вы! Я просто... в нос! Ну, как стрептоцид в порошке...
- И что же... вам понравилось?
Анечка перевела дыхание, вытерла платочком мокрые глаза. И наконец призналась - с трудом:
- Я просто потеряла сознание! - Она вопросительно смотрела на этого взрослого, такого понятного и не строгого, сейчас даже казавшегося ей ровесником, но все равно врача. - Это... правильно?
