Николай Переяслов - Мой дедушка - застрелил Берию

Думается, что если бы на месте Никиты Сергеевича оказался тогда Борис Николаевич, то правительственная дача в Горках-9 перешла бы в его собственность на полвека раньше. Потому что, в отличие от Сталина, Хрущева или Москаленко, живших в первую очередь судьбой страны, а потом уже своей личной жизнью, для духовных преемников Берии такие «пустяки» как личный особняк под Москвой представляют собой намного более весомые категории, чем международный авторитет государства, стабильность его экономики или приоритет в области освоения Космоса. Так что, стреляя тогда, 26 июня 1953 года, в Л. П. Берию, Кирилл Семенович Москаленко не только осуществлял его казнь за злодеяния предыдущих лет, но, получается, что и отодвигал этим на целые полвека возвращение власти капиталистов в Россию. А я, его единокровный внук, сегодня этих самых капиталистов своим пером обслуживаю и даже помогаю протащить одного из них в президентское кресло. Правда, должен признать, что хреновенько помогаю, всего-то на двухпроцентный рейтинг и сумел его пока вытащить, но дедушка бы, думаю, не одобрил уже и этого. Сказал бы, что быть чуть-чуть демократом — это такая же нелепость, как быть «чуть-чуть беременным». Хотя, конечно, дедушка — это человек не только из другой эпохи, но и из другой породы. Одно слово — «генерал наступления».

(...Размышляя над всем этим, я, кажется, начал понимать и ситуацию, описанную в книге Николая Рубина «Лаврентий Берия: миф и реальность», в которой автор рассказывает о том, как уже после смерти К. С. Москаленко остававшиеся на то время в живых участники антибериевского заговора обратились к Горбачеву с ходатайством о присвоении им звания Героев Советского Союза, на что тот «сухо попросил им передать, что хватит с них и ордена». Ведь получается, что они просили, чтобы Горбачев дал им награду за ликвидацию человека, дело которого он как раз сам собирался продолжить!..)

...Покружив, словно бабочки у ночного фонаря, вокруг дедушкиного имени, мысли мои потихоньку вылетели за пределы столицы и сами собой перенеслись на далёкую и теперь уже почти чужую Украину. Увы, я никак не могу заставить себя говорить «в Украину», какая-то чуть ли не генетическая прапамять всё время напоминает мне, что речь ведь идет об окраине России так грамотно ли будет говорить «в окраину»?..

Перемахнув внутренним взором через Тульскую область с известной всему читающему миру Ясной Поляной и могилой отлученного от Церкви Льва Толстого, бунинскую Орловщину, Курск, Белгород и Харьков, я вынесся на просторы Донбасса и вскоре разглядел с высоты полета свой родной городок. Вот поле, где, будучи ещё пацанами, мы, разложив вокруг найденного снаряда костер, сидели, испытывая друг друга на смелость и ожидая, кто первый сдрейфит и побежит от огня. Не знаю, как тогда получилось, что никто не погиб, наверное, это Господь уберег наши дурные головы, но едва мы отошли от костра на двадцать-тридцать шагов, как за спиной громыхнул взрыв такой силы, что под нашими ногами содрогнулась земля, а в ближних домах поселка повылетали из окон стёкла... А вот двор моего соседа Валика Пилипенко, и в конце огорода — покосившаяся дощатая уборная, за которой он когда-то прятал найденную на колхозном поле во время прополки кукурузы гранату... В годы моего детства в окрестных полях и оврагах ещё можно было найти много всяких свидетельств прокатившейся здесь войны...

Я перелетаю мыслями в Красноармейск — город, где я родился. Оглядываю сверху церковь, в которой меня крестили, базар, перестроенный за последние годы железнодорожный вокзал... Возле Дворца культуры стоит выкрашенный серебрянкой памятник К. С. Москаленко, о котором я когда-то давно написал так до сих пор нигде и не опубликованное стихотворение:

Я никогда не играл медалями, сидя на Ваших коленях.Скорее всего, Вы даже не слышали обо мне.Но это ради меня и всего моего поколенияВы ускакали однажды на последнем в селе конев ту — легендарную, Первую Конную,от которой сегодня остались лишь слава да песня...Нет, Вы не сделались в нашем роду иконою,к которой несут челобитья по Пасхам и дням воскресным.Но когда после Ваших визитов — вдогонку за литерным поездомот вокзала неслись ностальгически медные марши,я оглядывал тех, кто Вас только что слушал на площадии казалось — во всех Вы оставили чуточку маршальства......Теперь — Вы уже не приедете. (Все в мире тленны!)Вас больше не мучат ни сны, ни давнишние раны.Лишь Вечность — как внучка!так хочет забраться на Ваши колени,да скульптор — пожалел на них мрамор...

...Не заметив, когда, я так и уснул в тот вечер, лежа на диване при работающем телевизоре, а тем временем проклятый номер газеты со злополучной опечаткой в подписанном моим именем интервью был отправлен в одну из городских типографий, чтобы с рассветом следующего дня разлететься по адресам своих подписчиков. И похоже, что одним из первых, перед кем в то утро улегся на стол свежеотпечатанный выпуск «Всенародной кафедры», был мой незадачливый собеседник — кандидат в Президенты Российской Федерации Альберт Зиновьевич Чибис. Именно его звонок раздался в моей квартире в тот момент, когда я в ожидании редакционной машины заканчивал добривать в ванной вторую щеку.

— Ну что? — не здороваясь, произнес он в трубку. — Напакостил и доволен?

— О чем вы? — спросил я, ничего не понимая.

— О твоей стряпне, которую ты выдал за свое интервью со мной. Ты уже на него полюбовался?

— Нет, я ещё не видел газеты, — пробормотал я, начиная догадываться, что в текст нашей беседы вкралась какая-то ошибка. — А что случилось? Там что-то не так напечатано? Я сейчас буду в редакции и всё проверю.

— Вчера надо было проверять. Пока материал не начинали печатать. А теперь ты там и на хер не нужен... Мудила! — и, не став больше разговаривать, он положил трубку.

Наскоро вытерев щеки полотенцем, я позвонил в редакцию и поинтересовался, почему за мной до сих пор не выехала машина.

— Так это Ефим Семенович задержал её, после того как пришел факс о вашем отстранении от должности, — доложила секретарша.

— Какой Ефим Семенович? И что ещё за факс? От кого?

— От наших акционеров — информационного холдинга «БАБ-Пресс». В котором сказано, что вы немедленно отстраняетесь от должности главного редактора, а временным исполняющим ваши обязанности назначается Ефим Семенович Придорогер.

— Фимка, значит... Ну-ну. А в чем причина всего этого сыр-бора, не сказано?

— Нет. Но вроде бы какое-то искажение слов Чибиса в вашем интервью обнаружено. Я правда, ещё его не читала, но могу сейчас посмотреть...

— Спасибо, не нужно. Я через минуту и сам всё увижу, — и, положив трубку, я сдернул с шеи все ещё висевшее на ней полотенце и, бросив его на подвернувшийся стул, вышел из дома.

Вынужден здесь признаться, что на свою родную газету я принципиально не подписывался. Это при советской власти редакторы большинства периодических изданий (особенно районных газетенок), насаждая липовое чувство профессионального «патриотизма», заставляли практически каждого из своих сотрудников выписывать домой и без того осточертевшие им на работе «Верный путь», «Красную кочегарку» или «Голос хлебороба», хотя кому, спрашивается, была необходимость получать по почте свою же собственную, сто раз прочитанную в течение рабочего дня газету?.. Лично мне общения с «Всенародной кафедрой» хватало и на службе, так что домой мне её не приносили, и теперь пришлось идти в ближайший киоск и покупать там только что вышедший номер. Чего же это я там исказил, интересно узнать?..

Едва отойдя на шаг от киоска, я с нетерпением развернул газету. На первый взгляд, всё было на месте. Вот текст интервью, вот фотография Чибиса, вот набранный большими черными буквами заголовок: «РЕФОРМИРОВАНИЕ РОССИИ ЗАСЛУЖИВАЕТ ВСЕНАРОДНОГО ОСУЖДЕНИЯ». Так, посмотрим дальше... Вот мой вопрос. Его ответ. Вопрос. Ответ...

Я чувствовал, как что-то мешает мне сосредоточиться на мною же написанном тексте — как будто бы я уже увидел только что то, что хотел найти, но ещё не успел осознать, что же именно зацепил мой взгляд в череде отпечатанных знаков.

— Ну, слава Богу, хоть один кандидат не побоялся осудить эти реформы! А то все вокруг только сюсюкают — мол, общечеловеческие ценности, то да сё! А жизнь становится все хуже и хуже, — услышал я за своей спиной чей-то возбужденный голос и, оглянувшись, увидел заглядывающую через мое плечо в раскрытую газету энергичную женщину лет шестидесяти или чуть старше с двумя тяжело груженными всякой снедью авоськами в руках. — С кем это интервью? С Чибисом?.. Вот за него и надо голосовать. Видно, что смелый мужик, сделала она вывод и отошла в сторону, а я ещё раз опустил глаза на заголовок.