Г Владимов - Три минуты молчания
- Приятно вспомнить?
- А нет, скажешь? Потом она его на причале встретила: "Ах, Витенька, я без тебя не жила, а прямо таяла". Вот именно таяла. Ну, я приду - ох, если застану! Топориком это дело пресеку...
- Эту, - спросил Шурка, - с которой роман имел?
- Зачем? Свою.
- Да как же застанешь? Она у диспетчера справится, когда у тебя приход.
Ванька там призадумался. Нам не понять было, травит он или всерьез. Потом опять донеслось из-за голенища:
- А вот и не узнает. Я на всю экспедицию не задержусь, спишусь на первой базе. Или на второй. У меня врачиха есть знакомая. Душевная баба, Софья Давыдовна. Глупая, сил нет. Бюллетень мне выписывала за первый свист: "Радикулит у меня, говорю, наследственный". Она и проверять не стала. "Правильно, голубчик, отдохни, надо разумно к своему здоровью относиться". А топор у меня в сенях лежит. С топором и войду.
- Постой, - сказал Шурка, - а если она одна будет? Ванька опять призадумался. Но ненадолго. Одна - значит, не вышло. Да не может быть, чтобы одна. Бабе одной скучно.
Алик вдруг подал голос:
- Почему же "не может быть"? А если она тебя любит?
- А я что сказал? - спросил Ванька. - Не любит?
- Ну, значит, ждет...
Голенище затряслось - от Ванькиного смеха. Тряслось оно долго, Ванька смеялся с чистым сердцем, хотя голос у него надтреснутый был и хриплый. Потом он сел в койке, и шапка на нем затряслась, уши так и прыгали, он часто и шапку не снимал, когда заваливался в койку. Потом Ванька спросил:
- Ты что, маленький? Или мешком шлепнутый? Не знаешь, кого бабы любят? Они мужика любят, который рядом, понял? А когда его нету, они другого любят. Он теперь с ней рядом. Эх, салага! Ты с бабами спал или с мамкиной подушкой?
- И никаких исключений? - спросил Димка. С еле заметной своей усмешкой.
Ванька опять завалился в койку.
- Исключений! Мне кореш про нее написал, еще в прошлом плавании. Верный кореш, не соврет. Он ее с этим хмырем видал, как они на пару из магазина выходили. А магазин какой, знаешь?
- Нет, - сказал Димка. - Какой же магазин?
- Галантерейный. Духи продают. И чулки. И эти... бюстгалтеры. Так что он теперь ее лапает, как врага народа.
Васька Буров бросил читать свой талмуд, заворочался.
- Бичи, кончайте вы свою дурь. Я с тоски не засну.
- А ты, давай, - сказал ему дрифтер, - включайся в беседу. Это не дурь, Вася, а семейная проблема.
- А я уж их все порешал давно. А до ваших мне дела нету.
- Да ты с нами-то поделись. Как они решаются.
- Так и решаются. Потрохов народи и радуйся.
Дрифтер даже подпрыгнул на лавке.
- Вот те на! Радуйся. Да у меня их четверо. Хоть в сенях спи.
Шурка с Серегой зареготали.
- Вот и хорошо, - сказал Васька. - Теперь твою бабу никто и не соблазнит. А соблазнят - тоже горя мало. Главное - потрохи. У тебя они пацаны, что ли?
- Четверо военнообязанных.
Васька вздохнул с завистью:
- Я б хоть одного хотел. А то у меня обе - пацанки. Хорошие, но пацанки.
- Плохой ты задельщик, Вася. К следующему рейсу не исправишься, мы тебя артельным не изберем.
- Тебя бы вот попросить - заделывать.
- Я, Вась, всегда за товарища.
- Конечно. Мозгу-то чуть, на что другое не хватит.
Дрифтер не обиделся, зареготал - со всеми за компанию. Васька повернулся лицом к переборке. Но дрифтер опять к нему пристал:
- Васька, а Васька!
- Ну чо тебе?
- Не чокай, мы те все равно спать не дадим. Ты как их зовешь, пацанок, - Сашка и Машка? Или же - Сонька и Тонька?
- Что я их - для потехи родил?
- А для чего, Вась?
- Дурак ты. Им жить надо. Имена им для жизни дают. Не просто так, корове кличка.
- Ну, дак как же ты, как же ты их, Вася?
- Как же... Одну - Неддочка. Недда.
- Ух ты! Кит тебя проглоти полосатый! А другую, Вася?
- Другую - это... Земфира.
Я думал - они до слез нарегочутся.
- Не, Вась, не обидься. Заделал плохо, дак хоть назвал хорошо. Неддочка, значит, и Земфира? Ах ты, цыган.
Васька помолчал и вздохнул тяжким вздохом:
- Не, бичи, я вижу - вы так не кончите. Ну-ка я вам сказку расскажу.
Дрифтер запрыгал, заскрипел лавкой.
- Давай, Вася, травани чего-нибудь божественное про волков.
- Жил, значит, король. В древнее время. Молодой и распрекрасный.
- Это где же было? - спросил Шурка.
- Где? В Турции.
- Там не король, там султан. С гаремом.
- Сиди! - заорал дрифтер. - Шесть классов кончил, а все знает - где король, где султан. Дай сказку слушать.
- Жил, значит, король, и служил у него кандеем один бич, с детства порченый. Горб у него был на спине.
Шурке не понравилось:
- А без горба нельзя?
- Нельзя. Тут все дело в горбе. А условие кандею такое было - каждый день новую похлебку варить. Чтоб без повтору, иначе секир-башка. Ну, изворачивался бич. И король его за это очень любил. Как приедет с охоты, сразу - кандея: "Чего сегодня настряпал?" - "Супа с оленем, господин король". - "А вчера разве не с оленем?" -"Никак нет, господин король, вчера с кабаном". - "А завтра?" - "А с этим, как его, с медведем". - "Ну валяй. Но если ты мне, швабра, то же самое сваришь, чего я уже отведал, я те голову острой шашкой снесу и прикажу моим ближайшим помощникам съесть!" Так ему, бичу-то, жилось. А звали его Маленький Мук. Да, и вот как-то приходят три ведьмы. Мымры ужасные, из-под носа клыки торчат. Идут к этому кандею на кухню...
- Где ж охрана была? - Шурка спросил, военный человек.
- Где? Вся с королем уехала, на медведя. А ведьмы -они через любую охрану пройдут. Да, и говорят они кандею: "Слышь, кандей, а хочешь - мы тебе горб исправим?" - "Как так?" - "А это наше дело. Исправим и все. Красив будешь, как принц, и королевская дочка в тебя влюбится без памяти. Двенадцать потрохов тебе нарожает и верность будет блюсти. Ты, например, в море уйдешь, брильянты искать на дальних островах, а она хоть черным хлебушком перебьется, а верность тебе соблюдет". - "А что же я за это должен сделать?.." - "А вот чего. Супа ему с оленем навари". - "Дак он уж рубал с оленем". - "Вот еще навари".
- Ать, стервы! - дрифтер опять заерзал.
- "Э, - говорит кандей, - так я не только что горба, так я головы лишуся". - "Ну как хочешь, - ведьмы сказали, - мы тебе самое легкое предлагаем". - "Да вдруг он заметит? На кого мне тогда сваливать?" - "А вот, говорят, в том-то все и дело! Тебе еще гарантию дай. Какое же с твоей стороны будет геройство?" А за королевскую дочку геройство надо бы проявить.
- Это понятно, - Шурка кивнул. В карты он уже не глядел.
- Ну, кандей почесал горб и думает: "Была не была. Сварю я ему с оленем. Со вчерашнего вроде осталось. Может, он и не заметит". Приезжает король с охоты: "Супчику бы, говорит, навернул сейчас, тарелок бы восемь!" "А пожалста, господин король, целый бак наварили". Сел король за похлебку. "Это чего, говорит, я отведываю?" - "А что, не вкусно?" - "Вкусно, говорит, и даже жалко, что я этого больше в жизни не порубаю". Тут у кандея надежда появилась. Вдруг его король помилует. И он все же честный был, кандей, до сих пор не врал ни разу. Бац королю в ножки и лбом трясет. "Ты чего это, верный Мук?" - "Виноват, господин король, вы это уже вчера рубали". Король сразу и ложку бросил. "Ах ты, волосан, где моя любимая шашка?" Сразу к нему вся охрана кидается. "Вот, господин король, мою возьмите". - "Нет, уж лучше мою"... Король и на охрану озверел: "Я сказал - мне мою любимую чтоб дали! Я всю жизнь мечтал кому-нибудь этой шашкой башку снести, да все случая не было..." Побежали, значит, за любимой шашкой... Тут Васька примолк.
- А дальше чего было? - спросил дрифтер. - Э, ты не спи! Досказывай. Принесли шашку, а дальше?
- Кто сказал - принесли?
- Побежали, побежали за ней.
- Вот. Побежали. Это дело другое. А шашки-то - нету.
Дрифтер чуть не до слез растрогался.
- Сперли, шалавы! Вот те и ведьмы, а?
- Ага, - Васька сказал. - Ведьмы. Он уже совсем был сонный.
- А он, значит, не хочет другой, не любимой?
- Не-е, не хочет.
- Васька, не спи. Васька!
Васька только замычал.
- Васька, этак мы сами не заснем. Что дальше-то было?
- А я не знаю. Не придумал.
- Что же ты, вражина, непридуманную рассказываешь? Это как называется?
- Завтра придумаю. Доскажу.
Дрифтер до того обиделся - чуть дверь не разнес, когда уходил к себе в каюту. Потом все же успокоились бичи, поздно уже было, улеглись. Одни Шурка с Серегой еще доигрывали кон, а после сводили счеты:
- Тридцать шесть, тридцать семь, тридцать восемь...
Как я понял, Серега снова продул. Наконец и он угомонился, вытянулся в койке, а на сон грядущий оглядел перед собою весь подволок и переборку. Он, как поселился, сплошь их обклеил всякими красотками. Из журналов, да и своего производства - Надьками-официантками, Зинками-парикмахершами, - в кофточках и так, неглиже на лоне природы, где-нибудь он их за сопками снимал, средь серых скал, гусиная кожа чувствовалась. Он даже расписание тревог убрал, чтоб разместить всю коллекцию. Потом и Серега щелкнул плафончиком.
Тьма настала кромешная и тишина, только вода шипела близко, у меня над головой, а где-то далеко, в теплом нутре урчала, постукивала машина. И я летел один, качался над страшной студеной глубиной. Все сказочки для меня кончились. Они-то, впрочем, давно уже кончились. Я в этом рейсе как будто впервые плавал, заново открылись у меня глаза и уши, и я все видел и слышал со стороны, даже себя самого. Странно, кто это со мной сделал? Может быть, эта самая Лиля? Да нет, она уже потом появилась, а сначала мне самому вдруг захотелось совсем другой жизни, где ничего этого нет - ни бабьих сплетен, ни глупостей, ни тревоги: что там делается дома, чем будешь завтра жив. Потом она появилась - в Интерклубе мы познакомились, на танцулях. Чествовали тогда не то английских торгашей, не то норвежцев, теперь не помню, а помню, как... Ну, вы представляете, как это бывает, когда полон зал и накурено, хоть топор вешай, и все уже обалдели, выпили, накричались, обмахались всякими там жетонами и значками, и уже кое-где спят в углу, на сдвинутых стульях, а у массовички регламент еще не кончился, - хотя она уже еле ползает и хрипит, как боцман на аврале, - ей, видите ли еще хочется, чтоб мы теперь всей капеллой станцевали "международный" танец: "Внимание! - хлопает в ладоши. Эттэншен плы-ыз! Смотрим все на меня. Делаем, как я. И-и раз! И-и два! Беремся все за руки". И вот чья-то рука оказалась в моей, только и всего. Горячая, цепкая. Потом я ее в буфет повел: "Плы-з, леди, плы-ыз", раздобыл выпить, и мы посидели за столиком, а рядом сложил голову какой-то мулат. Иногда просыпался, подмигивал нам. Та еще была атмосфера! И я зачем-то слова коверкал "по-иностранному" - до дурости какой-то или отчего-то вдруг оробел, - а она все допытывалась: "Вы англичанин? Инглиш? Нет, вы норвежец!" Пока я ей не брякнул: "Из тутошних мы, не робей". Как она рассмеялась!.. На ней было зеленое платье с вырезом, платок за рукавом, и волосы - копной. Потом я ее провожал. Я еще ничего не знал про нее, кто она и что она, но вдруг померещилось, что я свое нашел, и теперь я все к чертям перепахаю, меня на все хватит. А вот упал - в первой борозде. Из того же я теста, что и все прочие.
