Григорий Федосеев - Последний костер
Слышно было, как по реке, приближаясь к ним, шел большой караван. Его еще не было видно, слышалось лишь дробное пощелкивание копыт бегущих оленей. "Едут с глухой стороны, кто бы это мог быть?"
Оттуда послышался окрик каюра.
-- Не наши, -- заключил кто-то в толпе.
Из-за поворота, из морозной сизой мглы, выскочили две черные собаки, затем выкатилась вереница оленей, впряженных в груженые нарты. Передний каюр, увидев стойбище, унял бег оленей, поехал шагом, прижимаясь к островному берегу. Против проруби караван остановился. Ослабли упряжные ремни на натруженных шеях животных. С нарт повскакивали люди, и, судя по тому, как долго они выгибали спины и растирали коленки, их путь был долгим.
-- Где у вас больница? -- спросил подошедший к эвенкам русский, одетый в просторную доху. -- Человека в тайге подобрали. Обморозился.
"Чей же это знакомый голос? Где я его слышал?.. Однако, не вспомнить", -- досадовал Улукиткан.
Он поставил ведро на лед, протиснулся сквозь толпу и уже хотел было спросить каюров на своем языке, кто эти люди, как вдруг тот, который был в дохе, поймал его обеими руками за воротник, вернул к себе.
-- Улукиткан?! -- крикнул приезжий, и не дожидаясь ответа, сбросил с плеч доху, приподнял эвенка и, прижимая к себе, закружился на льду. Толпа загудела удивленно, уважительно поглядывая на лючи.
А Улукиткан, напрягая память, пытался вспомнить, кто он, этот человек, который так обрадовался ему. Будто все -- и одежда, и голос, и манера держаться среди людей -- знакомы, а узнать не может. Старик даже с досады крепко выругал себя по-эвенкийски.
-- Боже, как я рад, что ты жив, что мы встретились! Арсен я! -- говорил взволнованно приезжий, похлопывая ласково старика по спине.
-- А я думал, кто ты? Вроде знакомый, а не догадаюсь. У старого человека память, что решето -- ничего не держит, -- бормотал Улукиткан.
-- А я не могу забыть ни тебя, ни Худорканский голец, ни пургу.
Улукиткан помолчал, видимо, обдумывая слова гостя, потом тихо сказал:
-- Как же, такое не забывается. Все помню. Шибко помню.
Это был инженер-геодезист Арсений Виноградов, возвращающийся из далекой тайги в жилые места. Он почему-то считал, что Улукиткан, работавший у него проводником пятнадцать лет назад, давно умер.
-- Ночевать, однако, ко мне пойдем, вспоминать будем, как ходили по горам, ели жирное баранье мясо, -- предложил старик.
Арсен попросил одного молодого эвенка отвезти обмороженного человека в больницу, приказал своим спутникам поставить палатки на острове, достал из груза свой спальный мешок и рюкзак.
-- Можно идти, -- сказал он Улукиткану.
Толпа, не удовлетворившая своего любопытства, так и не узнавшая, что сблизило этого лючи и ихнего "Улукиткана, стала нехотя расходиться. Как-нибудь уж до утра доживут, а там непременно узнают, где такой голец -Худоркан и что такое случилось на нем, если это так запомнилось встретившимся дружкам...
Проходя мимо проруби, Улукиткан, показав на ведро, сказал:
-- С таким гостем, как ты, Арсен, однако, ночь будет длинная, полведра воды не хватит для чая. Как думаешь?
-- И ночи, и чая не хватит, -- усмехнулся Арсен.
Он зачерпнул из проруби полное ведро, и они по темным улочкам стойбища направились к избе Улукиткана.
За чаем они вначале вспоминали о разных мелочах совместных странствий по тайге, не касаясь главного, волновавшего обоих. Улукиткан расспрашивал Арсена о местах, где тому нынче пришлось побывать: богата ли там тайга белкой, держится ли в ней сохатый, какие снега -- старика по-прежнему все интересовало. Сам он рассказал гостю о последних событиях на стойбище, о приметах нынешней зимы.
Женщины и дети уже давно спали. Смолк движок у реки, и в поселке погас электрический свет. В окно заглядывала заиндевевшая луна. Улукиткан зажег керосиновую лампу.
-- Однако, пора спать, -- предложил он.
Он разостлал для гостя на полу шкуру, дождался, когда Арсен лег и заснул, прикрутил лампу, оделся потеплее и вышел из избы.
Ночь была прозрачной. Ни одного облачка. Тишина.
Улукиткан глубоким вздохом набрал полные легкие воздуха, задержал его, как бы давая возможность осесть в груди лесному аромату. И вот из глубин памяти выплеснулись события, оживленные встречей с Виноградовым. Очень зримо и близко представились ему горы -- зубцы поднебесных вершин, холодные тени чахлых лиственниц, тропа, бегущая по крутизне. В лицо хлестнул буран, и точно наяву он услышал душераздирающий крик:
-- Помогите!
Случай на Худоркане
...Улукиткан видит себя идущим во главе большого аргиша, груженного экспедиционным скарбом, и рядом Арсения Виноградова. Путь шел к снежным вершинам, туда, где в щелях заплесневелых скал берет свое начало дикий Худоркан.
Ночную стоянку они устроили у подножья высоченного гольца, называемого тоже Худорканом, уже обласканного первым весенним теплом. А солнечным утром с котомками на плечах они отправились в путь от палатки к вершине гольца.
Небо было чистое, в голубом разливе, без примет. В звонком воздухе чутко отдавались шаги по россыпи. Все выше и выше. Шли навстречу дню.
Улукиткан решил вести инженера вначале по острию гребня до снежника у входа в цирк. А дальше проходы прятались в синеве. У старика было хорошее настроение. В такт своим шагам он напевал монотонную песенку о том, как чудесно на земле весной, когда в каждом цветке торжествует любовь, в каждой росинке -- жизнь, в песнях птиц -- счастье.
В прохладе тающих снегов звенели горы таинственными голосами. Этот еле слышный звук как будто шел из глубины лощин.
-- К чему они гудят? -- спросил проводника Виноградов.
-- К непогоде. Когда кругом тихо и на небе нет примет, первыми узнают о непогоде горы. Нынче может завьюжить.
Вот и последние скалы. Они точно обручем туго опоясывают голец. Крутизна отнимает силы. Шаги мельчают. Ногам помогают руки. Легким не хватает воздуха. Наверху задержались передохнуть. До вершины рукой подать. Она вся на виду, с поднятой высоко макушкой.
Улукиткан повернулся к своему следу. Окликнул Виноградова.
-- Видишь, вон там за грядами ущелье. -- Старик проткнул пальцем воздух, показал на запад, где в теснине гор чернела глубокая щель. -- То Ивак. Там я давно оставил больного отца, он не мог идти, а мы не могли ждать, когда его возьмет смерть. Оставили ему дров для костра и ушли, голод нас гнал...
-- Он умер?
Улукиткан удивился вопросу.
-- С ним осталась собака, ее тоже мы никогда больше не видели...
Огибая голец, с криком пронеслась мимо стайка кедровок.
Улукиткан, оторвавшись от дум, торопливо зашагал.
На вершине гольца стоял геодезический знак. Виноградов достал из футляра инструмент, установил его на столике и, припав глазами к трубе, долго вглядывался в горизонт. Было тихо и тепло, как в хороший весенний день.
-- Нет, не вижу того, что надо. Придется задержаться, -- сказал он, отрываясь от объектива.
-- Может, нынче и совсем ничего не увидишь. Этот туман сам не уйдет, только ветер разгонит его, но ветер принесет непогоду. Решай: ждать или лучше завтра прийти?
-- Подожду, делать все равно нечего, авось дали очистятся. А ты сходи вон в тот цирк, может, барана подстрелишь и спустишься на табор, -предложил Арсен.
-- Барана добыть хорошо, однако. Послушаю тебя, авось фарт будет. -- И старик, закинув на плечо бердану, зашагал вниз по гремучей россыпи.
Улукиткан шел по своему следу. Замшевые олочи беззвучно касались камней. На крутых спусках он шел медленнее. Уже миновал последнюю гряду скал, как до его слуха донесся шум крыльев пролетевшей на юг стаи мелких лесных птиц. Эвенк удивился: "С чего бы это они летят обратно на юг и так торопливо?" И тут почувствовал сзади дыхание ветра. Повернулся и остолбенел: муть на северном горизонте собралась в тучу, которая угрожающе нависла над бесплодной равниной. Справа и слева вставал неудержимо на дыбы поднятый ветром туман.
"Дурная голова, зачем оставил на гольце инженера одного!" -спохватился старик. Хотел вернуться, но до табора уже было недалеко.
Быстро погасло солнце. Ветер набирал силу. Тяжелая туча, набежавшая с севера, черным брюхом накрыла голец, на котором остался Виноградов. Улукиткан беспокойно подумал о том, сумеет ли инженер в такую непогоду добраться до палатки, а без нее, да еще в ночь -- худо ему будет. Тревога за судьбу инженера охватила проводника.
Улукиткан торопливо добежал до табора. Наскоро раздул огонь в печке. Снял олочи, переменил стельки. Затем привязал к своей котомке пуховый спальный мешок Виноградова, почти невесомый, меховые чулки, теплое белье. Накинул кладь на плечи, стянул ремешком лямки на груди. На секунду он задумался: "Может, зря беспокоюсь? Арсен не заблудится, не маленький, и без меня придет". И тут Улукиткану вспомнились давно сказанные ему отцом слова: "Пусть ты добрый, но если у тебя не будет ни мяса, ни шкуры, чтобы одолжить больному соседу, сколько бы ты ни болтал языком о доброте -- делу не поможешь". Улукиткан, отбросив колебания, поспешно закончил сборы. Он уходил с табора со смутным предчувствием какой-то беды. Но зашагал уверенно, подставляя ветру грудь и лицо. Буран свирепел, хлестал его по щекам, мешал смотреть вперед.
