Методотдел - Юрий Викторович Хилимов
В конце занятия они с шумом облепили своего наставника. Каждый считал своим долгом задать вопрос или высказать свое мнение по поводу услышанного. Виталий Семенович терпеливо уделял внимание всем без исключения, хотя ему было жутко неудобно заставлять меня ждать. Он мотнул мне головой: «Извините». Я, разумеется, дал понять жестом, что занятие — прежде всего, и я дождусь, когда все разойдутся.
Никто во Дворце больше не был столь приятным в своей деликатности.
— Вы настоящий поэт, — признался я Виталию Семеновичу, после того как ушел последний ребенок.
Виталий Семенович широко улыбнулся. Из-за своего прямого носа он сам сейчас напоминал краснофигурного древнего грека с одной из тех ваз, что были здесь показаны.
— Спасибо. Заходите к нам почаще, у нас очень много интересных тем.
Теперь уже поблагодарил я.
— Признаться, я зашел к вам с одним вопросом и заслушался.
— Всем нам есть чему поучиться друг у друга, Егор Степанович. И это замечательно.
— Верно.
— А что за вопрос?
Я кратко рассказал, что ищу тетрадь бывшего начальника методотдела, но следы ее петляют по всему Дворцу и надежды, что она отыщется, очень немного.
Пестов оживился.
— Давайте присядем, — предложил он.
Мы сели друг напротив друга. Виталий Семенович сложил руки на коленях в замок и принялся рассказывать:
— Мы были дружны с ним. Он был очень любознательным человеком и так же, как и вы, частенько заходил к нам. Да ему, собственно, и не с кем здесь было общаться. Совершенно не с кем. Более того, прежняя администрация и многие коллеги считали его странным и держали на вытянутой руке. А когда люди кого-то или чего-то не понимают, они начинают непонятного для себя избегать, даже бояться. Так было и с ним.
Он замолчал, и его лицо сделалось печальным.
— Я немного виню себя, что недостаточно его поддерживал, хотя что я мог сделать…
— А тетрадь? — спросил я.
— Антонов делился со мной своими планами, но вот тетрадь его я не видел.
— Ох, как жаль, — сказал я. — Мне почему-то кажется, что там есть то, что поможет сделать жизнь Дворца более интересной. Понимаете?
— Прекрасно понимаю, — отозвался Виталий Семенович. — Олег вынашивал план, или, как сейчас принято говорить, проект, который мои студийцы назвали бы бомбическим.
Он рассмеялся таким открытым теплым смехом, что нельзя было не улыбнуться в ответ. Я подумал, что наконец-то узнаю что-то более подробное.
— И что там было? — спросил в нетерпении.
— Он хотел превратить Дворец в сказочный мир, во Дворец мечты. Это требовало бы глобального переустройства всей нашей жизни, хочу вам сказать. — Пестов прищурил глаза. — Каждый зал превратился бы в некую волшебную комнату, где было бы все необычным: музыка и звуковые эффекты, визуальное оформление, мебель, элементы декора, арт-объекты — все-все. Понимаете? И это новая среда, она со всех сторон воздействовала бы на ребенка, погружая его в мир мечты. И самым важным в этих залах было бы новое обучающее действие педагога.
— Какое именно? — спросил я.
— Такое, чтобы открыть предмет с другой стороны. При этом воздействие было бы больше иррациональным. К примеру, если занятие посвящено, как сегодня, античной керамике, то оно превратилось бы в сон, в сон про античную керамику. То есть все дело было в создании нужного эффекта от сна-мечты.
Я не понимал, как это должно было выглядеть на деле. На что это могло походить? Если честно, объясняя, Виталий Семенович немного походил на сумасшедшего, впрочем, не немного, а очень даже сильно. Такой выживший из ума Хоттабыч, вещающий восточную сказку. И другой бы непременно покрутил у виска, но я лишь подумал, что услышанное не стоит принимать слишком буквально.
Пестов, видимо, заметил некоторое мое смущение, но истолковал по-своему.
— Вы правы, этого очень сложно добиться, и одним переобрудованием кабинетов здесь ничего не сделать. Нужен новый тип педагога, который мог бы моделировать такие сны-занятия. Поэтому он решил сделать на пробу один такой «сон» с вашим покорным слугой.
— Вот как?
— Да, — ответил довольный Виталий Семенович.
— Но ведь невозможно каждое занятие превратить в такое исключительное событие.
У моего собеседника не было ответа на этот вопрос.
— Я слышал, что еще речь шла о каком-то механическом театре, — продолжил я.
— Ну да. Это же как раз то, что он хотел воплотить вместе со мной, — занятие по барочной культуре. Согласно замыслу, кабинет превращался в музыкальную шкатулку. Быть может, вы слышали, что он отлично разбирался в технике и серьезно увлекался самолетами. Он хотел собрать несколько интересных механических вещиц, в том числе кукол. По-моему, насчет кукол его вдохновил театр Резо Габриадзе в Тбилиси. Мы уже начали писать сценарий занятия, но не судьба…
И он, и я замолчали, потому что вроде бы разговор резко исчерпал себя. Нас обоих мучала досада: Виталия Семеновича — что не удалось реализовать замысел и что погиб его коллега и друг, меня — в общем-то, то же самое, и еще, что след тетради окончательно терялся в лабиринтах нашего Дворца и, скорее всего, ее уже не найти.
Глава VIII, где главным действующим лицом выступает хозяйка местного бара по имени Приянка
Приянка работала в баре, который находился у меня во дворе. Несмотря на соседство, я долго не обращал на него ровным счетом никакого внимания, и если бы не Витька, кто знает, стал бы я завсегдатаем этого мира.
«Как? Ты живешь рядом с „Ветерком“ и ни разу там не был?» — изумлялся мой товарищ. Он и затащил меня туда в одну из пятниц, чтобы отпраздновать начало выходных.
Заведение было совсем домашним: четыре столика, два маленьких диванчика вдоль стен напротив друг друга да барная стойка. Ввиду ограниченности пространства даже небольшое количество посетителей создавало ощущение тесноты — но такой ее странной разновидности, которая не вызывала ни капли дискомфорта. Напротив, этот маленький зальчик объединял всех попавших сюда. Он производил такое воздействие, какое можно испытать, только находясь в компании хороших друзей. И пожалуй, самым странным для питейного заведения было чувство безопасности, что возникало здесь сразу же. Я, никогда не любивший скученности, в первый же свой визит почувствовал, что мне тут хорошо.
Конец рабочей недели вызывал особый ажиотаж — пятница и суббота были самыми жарким днями. И я очень хорошо помню ту пятницу. Мест совершенно не было, все шесть табуреток у барной стойки
