Коля-Коля-Николай - Петр Сосновский
— Коля, что с тобой происходит? — часто спрашивала мать.
— Ничего! — отвечал я. — Ты меня не доставай, и все будет нормально. Я не хотел, чтобы она копалась в моей душе. Почему я должен быть копией ее брата Коли. Кто он такой, чтобы я его повторял.
Дядя Коля учился хорошо. Мать всегда любила повторять мне, что, если бы ее брат не умер он, был бы каким-нибудь ученым. Николай Кондратьевич ходил в один класс, а сдавал экзамены за другой. У меня с учебой ничего не получалось. Наука мне давалась хуже, чем Валере, хотя он и не блистал. Мастак был учиться мой двоюродный брат Семен. Учеба у него занимала первое место. Я не мог, как он сидеть часами над учебниками. Это было не для меня. Двоюродный брат не раз пытался мне помочь. Но я не был усидчив и поэтому часто от его помощи отказывался.
Моя мать была довольна приездом племянника, так как родственники по ее линии своим присутствием не баловали. Я не мог припомнить, когда тетя Надя или же тетя Люба были у нас в гостях.
Мать выделяла Семена. Особенно ее радовало то обстоятельство, что племянник сумел поступить в высшее учебное заведение. Она с удовольствием высказывала Владимиру Фомичу моему отцу:
— Вот, видишь, парень из села, а поумней наших, — городских будет, — ей это было нужно, потому что отец кичился своим происхождением и часто похвалялся родней. Особенно он расходился, когда к нам в гости приезжала его сестра тетя Валя с мужем дядей Петей и своими домочадцами Гришей и Витей. Они жили в Ногинске. Отец мой был родом оттуда.
— Я, москвич, а ты кто? — кричал отец, изрядно нагрузившись коньяком, и, тыкая пальцем в сторону матери, утверждал: — Село, вот кто ты!
Тетя Валя была довольна. Она тоже была москвичка.
Приезд родственников из Ногинска был нечастым — раз-два в месяц. Подарки, которые они привозили, предназначались Валере. Он был любимый сыночек моего отца.
— Наша порода, говорила тетя Валя, тиская Валеру, — наша!
Подарков было много. Они состояли из игрушек подросших сыновей тети Вали и дяди Пети. Гриша и Витя, сколько я их помню, были для меня всегда большими.
Валеру привлекали машинки, трактора, самолеты. Все остальное он отдавал мне.
Тетя Валя вела себя с вызовом, во все вмешивалась и часто способствовала разжиганию ссор.
Мать не раз выталкивала отца в Ногинск.
— Съезди к своей москвичке.
Отец сопротивлялся:
— Да был я у нее. Она готовить не умеет. С язвой у них там делать нечего.
Тетя Валя, создав конфликтную ситуацию, сама же и успокаивала всех.
— Ну ладно, хватит вам, — говорила она, — давайте садиться кушать. Нас детей размещали рядом за общим столом.
Валентина Фоминична торжественно доставала из сумки бутылку коньяка, она его привозила для брата и ставила ее посреди закусок, с шумом раздвигая тарелки.
— Это тебе для язвы, — говорила плотная, пышущая здоровьем, в отличие от отца, женщина и, как-то по-особенному, бросала взгляд на присутствующих. Мать принимала ее вызов на себя, ей не нравилось то, что Валентина Фоминична потихоньку спаивает мужа. Владимир Фомич чувствовал это и выгораживал сестру.
— Я на войне в рот не брал этого зелья, а там было положено каждому солдату по пятьдесят граммов спирта. Сейчас, я просто вынужден пить. Врач мне сказал: «Тебе осталось жить месяц». А уже сколько прошло? — и отец принимался подсчитывать, загибая на руке пальцы.
— Ну, и дурак! — однажды не удержавшись, ответила мать. — Лучше бы ты там пил. Сейчас, когда дети становятся на ноги, ты должен быть трезвым. — Она с опаской относилась к переменам во взаимоотношениях с мужем. Болезнь не только физически переламывала Владимира Фомича, но и духовно.
Фраза, высказанная матерью, понравилась Валентине Фоминичне — она засмеялись громче всех. Тетя Валя любила шуточки. Ей было все равно над кем и над чем смеяться. Она могла и себя не пожалеть. Возможно, мать ее из-за этого свойства характера часто прощала.
Семена тяготили застолья, и он часто их игнорировал, придумывая поводы, чтобы не присутствовать. Отговорку порой ему было найти трудно. Я как мог ему помогал. Однажды он сказал мне:
— Я, Коля если случается выпить рюмку вина или водки, чувствую себя плохо. День потерян. Мне так много нужно еще сделать. Москва — это тебе не Щурово — мое село, здесь у меня столько возможностей. Я там учиться не мог. Не было условий. Сейчас я должен наверстать упущенное время. Мне нельзя терять ни одного дня.
Мой отец обижался на Семена. Как-то он сказал мне:
— Коля, не понимаю я твоего двоюродного брата. Он устроился на работу и не поставил даже пол-литра. Потом первую зарплату нужно было обязательно отметить, а он, он принес торт какой-то и всего лишь. Разве это порядок.
— И правильно сделал! Торт и чай — то, что надо! — сказал я.
На мои слова отец махнул рукой, посчитав меня еще ребенком.
Отцово недовольство подействовало на Семена, и он однажды притащил полную сумку с бутылками вина. Я был удивлен. И не только я, но и мой отец, однако не удержался и похвалил племянника:
— Вот это по-нашему!
Семен со звоном поставил на стул сумку и принялся доставать бутылки. Я бросился ему помогать. На большом круглом столе выстроилась целая батарея. Мой двоюродный брат четко перечислял все торжественные дни — праздники, за которые Владимир Фомич мог бы пропустить рюмочку. Их набралось с десяток.
— Эта бутылка? За мой приезд! Эта? За мое трудоустройство! Это? За первую получку! Это? За поступление в институт. Это?…
Мне было стыдно за отца. Однако он отнесся к поступку Семена спокойно.
— Садись Сеня, — сказал он, — садись за стол. Валера иди к нам. Меня он отогнал:
— Вот будешь немного постарше, добро пожаловать, и ты!
Я видел, что Семен пить не будет. Он все обставил так, чтобы отказаться от застолья.
— Нет, спасибо, мне нужно торопиться в институт, — он сделал шаг в сторону двери и остановился. — Да, еще. Мне дают место в общежитии. Я завтра собираюсь переехать. — Отец его не слышал, но тут же согласился:
— Хорошо, хорошо, — его взгляд был направлен на бутылки.
— Мы тебе оставим, — продолжил он. — Давай вечером приходи. — Семен пришел, однако выпил всего лишь одну рюмку и на настойчивое предложение повторить, сказал:
— Нет-нет, я больше не могу. Мне завтра на работу!
— Нам тоже, — ответил мой отец, — но мы же…
На следующий день Семен,
