История села Мотовилово. Тетрадь 15. Колхоз - Иван Васильевич Шмелев
— Вот ты Митьк баишь, я плохой плотник, а ты не знаешь, что я и раньше работал в плотницкой артели Ивана Сергеича Потёмкина, и большинство всё по верхам. Бывало, как до стропил дело дойдёт, так Иван Сергеич меня посылает. И вот однажды, дело было в Чернухе, сижу я на самом коньке с топором и ножовкой, а стропилы-то и поехали. Я гляжу, мне не минуче падать, и быть сброшенному со струмент. Ладно я такой догадливый, когда падал сообразил, отбросил топор-то вправо, а ножовку-то влево, а то бы весь изрезался, как пить подать. Так что везде нужна сноровка. Но всё же я тогда напугался не в шутку, головой вдарился и ногу пришиб повыше чиколки, пришлось часика два отлёживаться, лентяю попраздновать. И весь этот день чувствовал себя не в своих санях зато в этот день вечером, когда мы возвращались из Чернухи домой, сердце во мне замерло почти до самой Осиновки, оно не билось, и я старался пореже дышать, нет конечно, я дышал, только реже.
— Нет Кольк, как ты ни хвались, а по всему видимому из тебя плотник-то получается аховый! Ты и чашку-то в бревне не можешь, как следует вырубить, — заметил ему Петруха Дидов.
— Вот этому указчику нельзя ли посулить хрен за щёку! — отпарировал Николай.
— Дело бают. Хорошее дерево растёт в сук да в болону, а хреновый человек в хрен да в голову! — под взрыв смеха артельщиков, с обидой ответил ему Петруха.
— Дядя Миколай, продай мне токарный станок, он, наверное, тебе не нужен, раз плотничаешь, — обратился к Ершову Митька.
— Я с тобой ничего не говорю, — в задумьи ответил Николай.
— Эх ты, куриная слепота, вялый карась, к нему с делом, а он выкобенивается, — с недовольством высказался Митька.
— По одной версии я вялый карась, а по другой я колючий Ёрш! — приняв горделивую позу, бойко возразил Николай. — Ну какая важность, что я ворочаюсь, как карась. Но ведь на Святой Руси не все караси, есть и ерши. — с самодовольным достоинством добавил Ершов. — Да и вообще Митьк, нам с тобой играть в бирюльки не к лицу, пускай в них играют дети, а мы с тобой люди взрослые и нам пора делом заниматься, — деловито заметил Николай Митьке.
— А что касается моей физиономии, то перед вами братцы, не в хвальбу сказать, в молодости я был жених-франт. И на лицо-то был приглядчив и одевался всем в зависть, рубаха, вышитая с петухами, штаны из кармазинного сукна, пеньжак из касторова сукна, на голове картуз с пружиной, на ногах сапоги лаковые гармошкой. Но вот самой гармони я не заводил. К музыке таланту нет. Да и без гармони я по всем статьям был парень-щёголь. Так что в селе все девки мои, так дуром и лезли ко мне. Ну, конечно, насчёт того, ни-ни боже сохрани! Раньше на это строгость была жёсткая, совесть имели, и стыда боялись. Да я и сейчас телом-то вон какой битюк-охлюдок, во мне, такой как вон Митька, влезет и повернётся ни один раз, — хвалебно описывал Николай свою мешковитую фигуру. Да и на фронте-то в империстическую, я был не последним воином. Раз послал нас командир в деревню за картошкой. Зашли в один дом, а там свадьба, мы-да назад, сунулись в другой, а там покойника обмывают, мы-да бёжку, и едва накупили, наскаридорили две меры. Хоть и длинная история об моей военной службе рассказывать, а всё же я вам расскажу. Давайте ещё закурим по слатненькой и под общий раскур слушайте. Я родился видно под счастливой звездой и весь век мне везёт как утопленнику. Ещё с детства меня покойный мой отец, в инженеры пророчил, и хотел было меня отдать в ученье в Нижний. Я в своей-то училище, проучился только две зимы. Научился письмишки писать, газетёнки читать и кое-какие, по хозяйству задачки решать. И на дальнейшее ученье что-то не угодил. В призывную пору (из-за пальцев на руке, об этом уже была речь) меня забраковали и в армию не взяли, а потом в 1914 году забрали. На военной службе вскорости (в духе командного состава) мне присвоили младшего унтера. Ну и вот как сами знаете, в армии все военные чины приветствовать положено. Вот однажды я захожу в казарму, а рядовой солдат весельчак как заорёт во всё горло: «Смирно!» сам унтер-офицер Ершов в гарнизон пожаловал! Ну я, конечно, шутку принял, и дал отбой: «Вольно!», сам рядовой, «Вольно! Вольно!», а тот солдатишка возьми, да и скажи: «Хреноват больно!» Мне это показалось за обиду, я и придрался к нему. Ладно меня друзья разговорили, а то я ему хотел «губы́» всыпать… Ну и вот, как сейчас помню, дело было как раз накануне праздника Петрова дня. Меня дежурным по роте назначили. Один взвод со своим командиром на сенокос отправили. Ротный-то, по имени Петров назывался, а двое взводных, как на подбор Павлами оказались, и у всех у них, вот совпаденье, в Петров-то день, именины. Пир горой справлять задумали, а фельдфебель-то наш, так к ним примазался. Вот мне как образцовому унтеру, и доверили всю двухвзводную роту в дежурство. Узрив во мне деревенскую простоту, и нестрогость во взыскательности, один молодой солдатик, по фамилии Затутыркин кажется, подходит ко мне, и как по уставу положено обращается: «Господин унтер-офицер, отпустите, грит, нас весь взвод в отлучку. Вон мужикам, страсть, как выпить хочется, а мне грит, к девкам позарез понаведоваться необходимо, свербит, терпенья нету». Я смотрю на него и думаю про себя: «У меня у самого-то, от желанья пойти к бабам с носу капает. То ли меня прельстило уважительное «господин унтер-офицер», то ли в это время мне в голову вбрало слепое безрассудство, только я так необдуманно распоряжившись на свой хохряк, всем дал команду: «А ну-ка дуйте кому куда надо, только строго предупреждаю, к 12-ти часам ночи, всем быть на своих местах». «Ты только свистни, и мы тут
