Дворец сновидений - Исмаил Кадаре
Марк-Алем поднялся по лестнице и шел в потоке десятков других служащих, непрерывно втягивавшихся открытыми с обеих сторон дверями. Чем ближе он подходил к кабинетам Интерпретации, тем сильнее ощущал, что временная уверенность в себе, которую он демонстрировал в буфете, рожденная лишь благодаря унижению другого, все явственнее его покидает. Вместо нее он вновь ощутил усиление страха, медленно и равномерно нараставшего, по мере превращения его в рядового служащего, затерянного в гигантском механизме.
Еще издали он увидел свой рабочий стол с лежавшей на нем папкой и пошел к нему, чтобы занять место у его края, словно возле берега океана мирового сна, из мрака которого вылетали черные и угрожающие брызги, поднятые неизвестно из каких глубин. О господи, вздохнул он, спаси и сохрани меня, о господь всемогущий!
Погода испортилась — похолодало еще больше. Коварное время, из тех, что неожиданными изменениями лишает людей остатков уверенности, тянулось уже две недели. Ну вот, снова как вчера, вздыхали они, глядя изнутри на переменчивую погоду. Хотя кирпичные печи растапливали с утра пораньше, в залах Интерпретации царил пронизывающий холод. Порой Марк-Алем даже и кафтан не снимал. Он не понимал, откуда тянет этим холодом. Не понимаешь? — сказал ему один тип, с которым ему довелось пить кофе в буфете. Из папок с делами просачиваются этот холод и ледяной ветер. Все беды придут к нам оттуда, парень. Марк-Алем сделал вид, что не расслышал. А что другое, по-твоему, может появиться из царства сна? — продолжал тот. Это почти то же самое, что и царство смерти. Та же вселенная, о господи. Угораздило же нас, несчастных, иметь с ней дело. Марк-Алем ушел, не сказав ни слова. Может, у того дурной глаз, не хватало еще, чтобы он накаркал какую-нибудь беду. Он все больше убеждался в том, что в Табир-Сарае было полным-полно разных опасных личностей.
Чего он только не наслушался за это время о Табире и о том, что там творилось. На первый взгляд казалось, что сотрудники не говорят о нем ни слова, по проходили дни, и из одной фразы, которую кто-то прошептал в буфете, из другой, подслушанной случайно у входа, в дверях или за соседским столом, кусочки мозаики мало-помалу и совершенно неосознанно складывались в полную картину, и их уже было не стереть из памяти. Так, например, были голоса, уверявшие, что индивидуальный просмотр сновидений был всего лишь переходной фазой человечества и что придет время, когда сновидения утратят это свойство и, подобно движениям или другим действиям человека, станут видны кому угодно. Одним словом, как некое плодоносящее растение, которое до определенного срока растет под землей, пока не придет ему время выйти на поверхность, так и человеческое сновидение до поры до времени находится внутри сна спящего человека, но это вовсе не означает, что так будет всегда. Однажды оно выйдет на солнечный свет, займет свое место среди мышления, опыта и человеческой деятельности, и хорошо это будет или плохо, изменится мир из-за этого к лучшему или к худшему, это одному богу известно.
Другие говорили, что Апокалипсис — это не что иное как день, когда сновидения выйдут на волю из тюрьмы сна, потому что воскрешение мертвых, которое люди представляли себе в метафизическом смысле, может осуществиться только в такой форме. Разве сновидения — это не послания обитателей загробного мира? — говорили они. Эта их многовековая мольба, жалоба, просьба, это их требование, назови как хочешь, однажды будет принята во внимание и удовлетворена.
Были и другие, те, кто, соглашаясь с этим, объяснение предлагал совершенно противоположное.
Выход наружу сновидений, говорили они, в суровый климат нашего мира, приведет лишь к их увяданию и смерти. Это и станет подлинным расставанием с кошмарами покойных, то есть с прошлым; расставанием, которое одними именовалось несчастьем, а другими — освобождением и подлинным обновлением мира.
От всех этих рассуждений разум Марк-Алема изнемогал. Но все же самыми непереносимыми были те длинные и бесцветные дни, когда никто ни о чем не говорил, когда ничего не происходило, а он должен был работать, склонившись над делом, перебираясь из одного чужого сна в другой, словно в тумане, который иногда, казалось, немного рассеивался, но все равно в целом оставался мрачным и полным тоски.
Была пятница. У баш-эндероров, сотрудников Главсна, в этот день должно царить особое оживление. Наверняка был уже выбран главный сон и они готовились отправить его во дворец самодержца.
На улице давно дожидалась карета с королевским гербом и стражниками. Главный сон будет отправлен, но и после его отправки в отделе будет по-прежнему царить оживление, напряженное ожидание или, по крайней мере, любопытство, как встретят его во дворце. Обычно отклик становился известен на следующий день: падишах был доволен им или падишах не сказал ничего, и иногда: падишах был огорчен главным сном. Но такое случалось редко, очень редко.
Как бы то ни было, дни там текли радостно и совсем по-другому. Неделя пролетала быстро в ожидании пятницы. А в других отделах все было серым и унылым.
А ведь все мечтают работать в Интерпретации, думал Марк-Алем. Если бы они только знали, как томительно тянутся здесь часы! И словно этого мало, еще и бесконечный страх, висящий в воздухе повсюду (из-за горящих жаровен Марк-Алему казалось, что у страха запах тлеющих углей).
Он склонился над папкой и продолжил читать. Руку он более или менее набил, и теперь толкования давались ему намного легче. Через несколько дней можно будет сдать папку с его первым делом. В ней осталось совсем немного листков. Он прочитал несколько скучнейших сновидений, в которых фигурировали черная вода, больной петух, увязший в луже, и ревматизм, оказавшийся вне человеческого тела, причем на какой-то гяурской свадьбе. Что за дрянь, пробормотал он и положил перо. Похоже, напоследок
