Соль неба - Андрей Маркович Максимов
«Когда не с кем говорить – всегда можно беседовать с Богом, который никогда тебя не оставляет», – так учил отец Петр.
Икон в комнате Кости не было – отец не разрешал.
Но одна, заветная, лежала под подушкой всегда.
Костя достал икону. Прочел молитву. Легче не стало. Машино лицо, глаза, улыбка стояли перед ним и никуда не исчезали.
Костя убедил себя, что ему стало спокойней.
Залез под кровать, достал подаренное отцом Петром Евангелие. Он не собирался гадать по книге,
просто очень хотелось, чтобы Господь именно сейчас – сейчас! – сказал ему что-то самое важное, необходимое, помогающее.
Открыл. Прочел, что открылось: «Поле есть мир: доброе семя, это сына Царствия. А плевелы – сыны лукавого».
И второй раз открыл: «При захождении же солнца все, имевшие больных различными болезнями, проводили их к Нему, и Он, возлагая на каждого из них руки, исцелял их».
И открыл в третий раз для ровного счета: «Вы судите по плоти: Я не сужу никого. А если и сужу Я, то суд Мой истинен, потому что Я не один, но Я и Отец, пославший Меня».
«И я не один», – неожиданно для самого себя подумал Костя и посмотрел на икону.
И ему показалось, что Богоматерь смотрит на него не то чтобы ласково, но как бы согласно – соглашаясь с его мыслями.
Костя непроизвольно погладил бумажную обложку Библии.
Учась на священника и уже став им, Костя не раз открывал Библию, чтобы Господь ответил на его вопросы. И Книга всегда говорила впопад, по сути. В этом была какая-то невероятная тайна. И помощь.
О своем решении стать священником Костя первым делом сообщил отцу Петру. Причину объяснять постеснялся, просто пришел к нему в Храм и сказал: хочу, мол, стать священником, жизнь свою посвятить Служению Богу, потому что никакие иные службы меня не интересуют.
Петр лишних вопросов задавать не стал и вообще воспринял решение мальчика спокойно, как должное, само собой разумеющееся. Сказал, что в духовную семинарию надо поступать в августе, еще есть время подготовиться к собеседованию и экзаменам, и что он, Петр, конечно, поможет.
О том, что пойдет учиться в духовную семинарию, Костя решил родителям пока не рассказывать: мечталось каким-то чудесным образом миновать нотации отца и слезы матери или как минимум отложить на попозже.
Поэтому на мамин вопрос: «Чем собираешься заниматься дальше?» – Костя, уперев взгляд в пол, ответил:
– Ну… Это самое… Работу пойду искать.
Мама всплакнула, выдохнула обязательные слова про трудные времена и пообещала помочь чем может.
Отец же в это время с первозданной страстью предавался созданию собственного бизнеса, и, как всякому обуреваемому страстью, его ничего больше не интересовало.
А Костя начал готовиться к поступлению. Впервые в жизни он учился с удовольствием, понимая суть учения, а значит, смысл своих занятий.
Жизнь не просто обрела смысл, но обрела саму себя: жизнь обрела жизнь. Он совершенно точно осознавал: зачем встает, что делает в течение дня, зачем ложится. Он понимал: зачем и куда уходит время, и почему его, этого уходящего времени, совсем не жаль. Ценность каждого дня стала измеряться не количеством суетливых встреч и разговоров, но приближением к желанной цели: поступлению в семинарию.
Отец Петр, который продолжал вести активную церковную и внецерковную жизнь, находил время помочь, давал необходимые книги, объяснял, как проходит собеседование, какие придется сдавать экзамены и как лучше написать изложение на библейский сюжет.
А однажды отец Петр спросил неожиданно:
– У тебя есть девушка?
В секунду пересохло у Кости во рту. Он тут же вспомнил Машу. Надо заметить, что любовь свою он честно старался забыть, но она то исчезала в вязкой пелене воспоминаний, то выплывала вновь, причем делала это абсолютно самостоятельно, словно вне Костиной воли.
– Нет, – выдавил из себя Костя.
Отец Петр внимательно посмотрел на Костю:
– Тебе придется решать: монахом жить или жениться. Без этого решения тебя в священники не рукоположат. Это должно быть твое собственное решение, самостоятельное. Я когда-то для себя решил, что свою любовь к Господу ни с кем делить не хочу – ни с женой, ни с детьми. Паства – вот мои дети. Ты видишь, что я к тебе как к сыну отношусь, не так ли? Вот и тебе надо решать. И еще. – Отец Петр замолчал, будто готовясь сказать нечто очень важное. – Имей в виду, епископом и тем более патриархом может стать только человек, не обремененный семьей. В церковь за карьерой, конечно, никто не идет… Однако эту информацию я просто обязан тебе сообщить.
Петр внезапно умолк, словно предоставляя возможность Косте обдумать услышанное.
Так Константин понял, что, разумеется, пострижется в монахи.
Костя возвращался домой, ощущая жизнь как прямую, ярко освещенную, но узкую дорогу, столь узкую, что по ней мог пройти только один человек – Константин Никонов. Это была его личная, прямая и освещенная дорога. Впервые в жизни у него был такой путь.
Правда, вырастало на этом пути темное пятно, мешающее радоваться светлому горизонту: необходимость рассказать отцу о своем решении стать священником.
Костя все пытался оттолкнуть пятно это, но оно все росло, росло и, как водится, постепенно начало закрывать собой светлый горизонт.
Наконец пришел день, когда Костя решил признаться.
Он достал заветную икону, помолился, попросил о помощи.
Потом походил по комнате, репетируя собственную речь… И совсем уж было собрался пойти к отцу, но тут раздался стук в дверь, и отец сам возник на пороге.
Он был краснощек и упруг, как помидор, улыбка растекалась по лицу, не находя границ. Едва открыв дверь, отец начал хохотать так радостно и восторженно, что Костя даже испугался.
Сразу, с порога, продолжая хохотать, он сообщил новость, которая была по-киношному невероятна и неожиданна: на своем бизнесе отец заработал денег и решил сделать сыну царский подарок – оплатить операцию, в результате которой у сына исправится зрение.
– И не надо будет носить очки? – почти прошептал Костя.
– Ты повесишь их над дверью, как память о прошлой, очкастой жизни, – снова расхохотался отец.
«Он же любит меня, – подумал Костя впервые в жизни. – О Господи! Этот нелепый смешной человек, оказывается, думает обо мне. И мои проблемы ему болят…»
Костя обнял отца, чувствуя, что вот-вот расплачется. Вернулся в свою комнату, не понимая, куда деть свой восторг. Жизнь не приучила его к бурной радости и оказалось: справиться с ней так же нелегко, как и с
