Рукотворный рай - Дмитрий Николаевич Москалев
Зажгли лампу. И свет от неё озарил небольшую комнату, в которой пахло керосином.
Комната скорее отталкивала от себя своей теснотой и не уютностью, пылью и грязью, чем привлекала. В ней было холодно и сыро.
Стены покрылись каплями воды и пятнами плесени.
Виктор, торопясь вышел, спустился, и вновь вернулся с охапкой дров. растопил печь-буржуйку томившуюся в углу.
Из мебели в комнате имелись стол, стулья и кровать, в углу лежал свернутый бушлат, на полке стояло несколько черных кастрюль и небольшой чугунок. Под кроватью стояло два чемодана.
Засвистел чайник, все время стоявший на печке, с немного затухшей водой, которую не поменяли.
Разогрели суп, и вскоре на столе появились миски, ложки, кружечки, сухарики.
Под ногами постоянно скрипел гнилой пол.
Кое-где досок совсем не имелось, чернели дыры, сквозь оконные щели свистел ветер, наводя жуть на мальчика.
Стали ужинать. Ели молча, и только за чаем компания оживилась.
–Понравилось? – обратился Григорий к Егорке, которому по существу доставались крошки, – не зря согласился. Сам готовил, все сам… столько сил вложил, времени, вкусно получилось, сам рад! – на самом деле готовил Виктор, а Григорий лежал на кровати все время, и не вставал, мучаясь от кашля.
–А ты не верил мне, – продолжал он, – вот ужин какой! Давно ли ты так ел? Мы тебе помогаем, кормим, настала твоя очередь помочь, но это чуть позже, а сейчас пей и ешь, досыта, и иди спать! – есть уже было нечего, и мальчик собрал крошки со стола, закинул себе в рот, ничуть не смущаясь, – разбудим вовремя, об этом не волнуйся
Помню я, когда был маленьким, таким как ты примерно, ну, чуть побольше, мать моя мне приготовила вареников, с вишней. Это, если себя помнить, лучшее воспоминание из детства, – ненадолго наступило молчание, Григорий удержал мальчика и продолжил, – ел я их, за ушами трещало, да уронил один на пол, мать мне как залепит по губам, стоит и наставляет: "Это тебе для того, чтобы мимо рта не ронял, бестолочь" , – Григорий рассмеялся, улыбнулся и Виктор.
А тебе, как я понимаю с детством не повезло, скажу – не повезло вовсе. У тебя, малой, детства нет, ты человек, живущий без него. Живешь беспризорником на улице, голодным, замерзшим, дерешься и воруешь к тому же, – сиротка хотел было возразить, но Григорий ему не дал и слова сказать, – у меня детство сытное было и теплое, не считая того, что болел часто, сейчас, как лет шесть не болею, – и тут он соврал, – все года свои под родительской опекой провел, а там война началась, а потом, ну а что потом? Потом – уже не важно, на самообразование средств не мало вложил, в кругах общался, интересы мол одни и те же – политика, философия, и читал много!
А ты, попрошайка, без образования, во тьме растешь, и этого в дальнейшем не избежать тебе! Тьмы то!
–Знакомый мой, хороший знакомый, все говорил, говорил, да говорил, говорил, говорил, говорил; и вот он говорил о чем-то, а никто ему и не верил, и не слушал его, а он взял и повесился, – вставил Виктор.
Григорий недоумевающим взглядом посмотрел на Виктора, свел недовольно брови.
–Я вот идеалист, у меня идеалы есть, тебе они тоже нужны, уже сейчас, сие секунду, чтобы мир и общество понять, чтобы меня понять, на цель себя направить, свое движение обратить, за горизонт, за высокой целью, друг мой! Я все сказал, что хотел, уже и спать пора, – Григорий глядя на часы, зевнул, шел первый час.
Егорка нашел местечко у печи, прилег на бушлат и уснул мертвым сном, из которого его не смогли вывести даже кусачие вши.
–Спит? – спросил шепотом Виктор.
–Кажись спит, – ответил ему Григорий, удостоверившись, что мальчик действительно крепко спит, отошел от него.
Компаньоны уселись за стол.
Сели рука об руку, в тесноте, чтобы окончательно сойтись во мнении, развеять противоречия накопившиеся между ними раз и навсегда, перед делом.
–Дело ровно пойдет, – задумчиво произнес Виктор, одобрительно покачав головой и прикусив нижнюю губу гнилыми зубами.
–Правильно мыслишь, только что с ним потом делать? – Григорий указал на сиротку, – сдать нас может, и конец нам, искать будут по приметам, – компаньоны замолчали.
Тишину вновь нарушил Виктор.
–Мы его там и оставим, а если потребуется – убьем, а скорее всего убьем. Кирпич по таким делам мастак, и не поморщится, для него ни в первое детей убивать, ты помнишь ведь?
–Помню, не первый, да и не последний. Мне не жаль его, мальчишку, все равно на улице помрет рано или поздно. Подохнет, как собака бесхозная, а тут ему будет честь оказана. Сколько таких как он, ничейных, загнулось? Никто не знает и знать не хочет! Да и пусть делает, что нужно, тело там и бросим. Местечко тихое, долго не найдут. Могильщик если нагрянет, могилу копать, или родственники покойного какого, но будем надеяться, что нет, тогда времени у нас будет невпроворот! И ты скажи кирпичу, а то сам не догадается, тупить начнет!
–А если его живым кинуть, неделю просидит? Слышал о таких случаях, когда люди месяцами просиживали, и что же? – спросил Виктор сам у себя, – живые, только худеют до изнеможения, на волоске от смерти, а там их гляди и спасали!
–Воды нет, еды нет, холод, сырость, – сутки, вторые, да и подохнет, если кто и найдет, пока опомнится, нас и след простыл! От этой дыры я буду очень далеко, мне наплевать, пусть дохнет, но руки кровью пачкать я не хочу – честолюбивый я и благородный, – Григорий гордо приподнял подбородок, – но надеюсь до этого не дойдет, надо будет его убить! К черту – это все твои заботы! Слышал?
–Э-э-э, нет, Кирпич согласится, а я его не первый год знаю! Он любитель, ему удовольствие доставляет такое дело!
–А вдруг не согласится? Тогда и издевательство подойдет, к месту и ко времени! Выгоду чуешь? – ухмыльнулся Григорий.
–Закопать бы, – прохрипел Виктор, – крика не будет, тем более провернем дельце быстренько, Кирпич не зря заранее готовит местечко, к нашему приходу прям так и прихорошится, и так и надо – сделали и разбежались!
–Верно, верно, что же я… Да только времен и не будет закапывать! Нам бы быстрее все бросить и уйти! До зари! – решил Григорий.
–Не волнуйся, и главное
