Николай Почивалин - Жил человек
- Тунеядцы, Роза Яковлевна, из нашего детдома не выходят. Иначе бы нас гнать оттуда надо!.. Нет, тут совершенно другое. Училась девочка очень прилично. Если хотите знать - даже общей любимицей была. Хотя, конечно, ничем ее не выделяли. Есть у нее - хозяйственная жилка, что ли? Охотно всем помогала - кастелянше, поварам. С удовольствием занималась с малышами. Почему-то мне думалось, что из нее получится хороший добросовестный врач. Может быть потому, что она была у нас санинструктором, ведала детдомовской аптечкой. И вы знаете - ошибся!.. Я много с ней разговаривал, особенно - в этот последний год. В конце концов, одеть, обуть, накормить - это полдела, меньше даже. Главное - распознать. Помочь найти, обрести в себе - человека. Так вот - удивила меня эта самая Женя. Не разочаровала, нет, - именно удивила. "Врачом, говорит, Сергей Николаевич, никогда не буду. Крови боюсь, и когда болеют - мне жалко. А врач не жалеть должен - помогать. Не сердитесь на меня, пожалуйста, - я вам правду скажу! Пока нас никто не слышит. Хочу я, говорит, очень немного - только не смейтесь. Хочу получить какую-нибудь специальность и работать. Продавцом, допустим, - чтоб не очень долго учиться. И людям быть полезной. Хочу, чтобы у меня поскорей был дом, семья. Только не обижайтесь, ладно?" И знаете, Роза Яковлевна, что мне показалось?
Человеку пожилому и педагогу, вдобавок?.. Что она - более зрелая, чем остальные наши мальчишки и девчонки.
Которые еще - как на качелях: то вверх, то вниз, - то в химики, то в летчики...
- Наверно, так и есть, - согласилась Роза Яковлевна.
- А туфельки-то помните? - Орлов улыбнулся. - Зашел я на другой день после бала, под вечер. Сидит Женя в комнате одна и тряпочкой их протирает. Понравились, спрашиваю, Женя? "Эх, говорит, еще бы! Я в них всю ночь танцевала - как летала! Сейчас их уберу и больше никогда в жизни не надену". Вот так, мол, здорово! - это почему же? Туфли, отвечает, у меня еще будут всякие.
А таких уже не будет: первые модельные, - от вас ото всех...
Широкие добрые губы Орлова на секунду каменно сомкнулись, он крепко потер шею. Негромко, вроде бы даже несколько виновато признался:
- Необыкновенные дни у нас сейчас в детдоме, Роза Яковлевна. Ребятишки чемоданы собирают... Замечательно это. А жалко. Чувствуешь себя старым деревом - с которого листья слетают.
- Счастливый вы человек, - не то спрашивая, не то утверждая, и тоже почему-то негромко сказала Роза Яковлевна.
Она ожидала, что Орлов удивится, или смущенно пробормочет что-то неопределенное, или отшутится, наконец, - ожидала любого ответа, но не этого, короткого и простого, сопровожденного внимательным ясным взглядом:
- Очень счастливый, Роза Яковлевна.
8
Ночью гремел гром, чернильную гущу темноты вспарывали молнии, нетерпеливо шумели, волновались - в ожидании близкого дождя - листья тополей, но утром, когда я распахиваю окно, в мою гостиничную клетушку победно вливается все тот же сухой плотный зной. Как в пословице: замах рублевый, а удар - избегая смачной простонародной рифмы - копеечный. В расплавленном белесо-синем небе по-прежнему ни облачка; по-прежнему стремятся в короткую недолгую тень прохожие; привычно вяло защищается от солнца тыльной шершавой стороной жестоко обманувшаяся листва. От стариков слышал: перелом в погоде мог бы произойти на стыке мая и июня, а сегодня уже - первое, худо дело...
Окончательно решаю: нынче уеду, пусть даже ночью.
Держит теперь один "американец" - так обозначен в моих торопливых записях преподаватель математики Леонид Иванович Козин. Заранее благодарен Розе Яковлевне, сказавшей о нем: ближайший друг Орлова, что само по себе уже - находка. Никаких сомнений, удобно или неудобно идти к нему, даже не возникает: они появятся позже. Доволен я и нашей первой встречей с Розой Яковлевной, добавившей к портрету Орлова какие-то новые штрихи. Считаю встречу первой потому, что должны последовать и другие: убежден, чувствую, из этой немолодой энергичной директрисы можно немало еще вытянуть столько лет проработала с Орловым бок о бок! Конечно, неплохо бы продолжить разговор сегодня, подряд, но вчера, когда я в сумерках проводил ее до дома, она сама попросила отложить встречу: с утра у нее, не считая обычной текучки, какое-то важное заседание, потом собирается в командировку. Да так, наверно, и к лучшему: для начала она выплеснулась нужно время, чтобы снова наполниться. Догадываюсь, что рассуждаю чересчур по-делячески, но что попишешь, если в каждой профессии, и в моей в том числе, есть и вторая, оборотная сторона? Утешаюсь тем, что мне охотно идут навстречу, что занимаюсь всем этим не по своей прихоти. Кстати уж, какая-то пауза полезна будет и самому: нужно немного отойти в сторону иначе, как говорится, за деревьями и леса не увидишь; нужно, наконец, хотя бы в какой-то порядок привести свои беглые, часто условные записи сделанные в надежде на память, которая с годами начинает давать перебои. Вот, к примеру, - на чистой странице, наискосок - две, одна под другой, строчки, жирно подчеркнутые: "зигзаг" и "березы в поле". Записал их вчера, позавчера, не позже, но даже сейчас не в первую минуту соображаю, что ими обозначено. Не расшифруй их вовремя, и через месяц-другой будешь страдальчески морщить лоб: какой зигзаг, зачем зигзаг, для чего мне эти березы в поле?..
Задумываюсь: а сколько вообще сюда нужно ездить, кто скажет, когда хватит надоедать людям, и пора садиться за письменный стол?.. Более менее ясно, что пока оставить в покое могу одну только Софью Маркеловну:
она, кажется, все уж и так выложила, спасибо ей. Разве что почаевничаем на досуге.
В детдом сегодня идти незачем: там отправляют младших в пионерлагерь, не до меня им; в школу лучше всего подгадать к концу занятий - в перемену много не наговоришь. Если, конечно, мой "американец" не занят во второй смене. На всякий случай звоню - приятный женский голос, принадлежащий, как выясняется, директору школы, сообщает, что Козин освободится после трех; осторожно выспрашиваю, не вызовет ли у него мой визит какого-то внутреннего протеста, неудовольствия, каков он в отношениях с людьми, приятный голос обнадеживает:
"Ну, что вы, что вы! Приходите прямо ко мне, я вас познакомлю. Леонид Иванович человек у нас общительный, не беспокойтесь, пожалуйста..."
Все как будто складывается благоприятно, сам себе обещаю быть предельно ненавязчивым, ограничиться вопросами, касающимися только Орлова, и все же, переступая порог кабинета, вынужден переступать и свои мгновенно возникшие неуверенность, колебания. Как мыслвнно не оправдываюсь, даже в моей программе-минимум есть что-то от бесцеремонности. Люди дружили, а ты напролом лезешь в чье-то личное со своим любопытством:
расскажите о вашей дружбе! Понимаю, что все в данном случае усугублено особенностями биографии этого Козина, но - не стану обманываться - это же обстоятельство одновременно и обостряет интерес к нему.
Директор, худенькая немолодая женщина - голос у нее гораздо моложе, говорит с лысоватым большеголовым мужчиной о расписании экзаменов; у нее славная располагающая улыбка, молодящая лицо, - на какой-то миг возраст и ее приятный молодой голос как бы приходят в соответствие.
- Вот это наш Леонид Иванович и есть, знакомьтесь, - представляет она своего собеседника и проворно поднимается. - А меня простите - убегаю...
Вид у меня, вероятно, растерянный, даже глуповатый - очень уж все стремительно происходит, словно с размаху налетаю на кого-то, - в светло-ореховых глазах Козина мелькает умная смешинка; она-то, чуть задев, и приводит меня в равновесие. Объясняю, что хотелось бы порасспрашивать об Орлове, - несколько нажимая на фамилию Орлова и тем давая понять, что всяких иных привходящих не собираюсь касаться; объясняю также, зачем мне все это нужно, - в знак понимания Козин наклоняет голову.
- Наслышан. Сам уж хотел на встречу напроситься.
- От кого ж наслышаны?
- От Александры Петровны, прежде всего.
- Вы ее знаете?
- Ну как же.
Откуда он ее знает, давно ли знает, - не спрашиваю, полагая и подобные вопросы вне того круга, который сам же и очертил. Пока обмениваемся первыми репликами, успеваю разглядеть своего собеседника. Чистый высокий лоб слит у самой макушки с лысиной, в то время как русые волосы на висках и на затылке еще густы и чуть курчавятся - эдакая широкая полированная просека в сплошных зарослях; русые же, какого-то сероватого оттенка и уже клочкастые - от возраста - брови; светлоореховые, спокойной ясности глаза - такой спокойно-внимательный взгляд был и у Орлова, судя, конечно, по фотографиям; тщательно выбритые щеки - гладкие, ровные, и только по краям губ, когда он умолкает, ложатся нестираемые косые бороздки - образуются они, независимо от прожитых лет, когда человек подолгу и угрюмо молчит; нижний ряд зубов, при разговоре, отливает синеватым блеском нержавейки.
