Владимир Санин - За тех, кто в дрейфе !
- Так, самую малость, - сказал Семенов. - Для меня, Георгий Борисыч, критерий истины - дело. Когда на моих глазах гибнет дело, я заставляю себя забыть обо всем, кроме того, что необходимо для дела в данную минуту. Когда корабль тонет, самое страшное - паника, бунт на борту. Поддался панике пощады не жди... Что же касается лично вас, то зря опасались: именно Андрей осуждал меня за резкость. Он мне тогда сказал, что правду говорить нужно, даже самую жестокую, но самому быть жестоким при этом вовсе не обязательно. У нас был долгий разговор в тот вечер... Андрей был очень слаб. Он уже знал, что это - его последняя зимовка.
- Мы догадывались, что он знает, - с печалью сказал Груздев. - Нам было очень жаль его.
- Так что могу повторить: вы упустили свой шанс, Георгий. Ладно, переменим пластинку...
- Свешников говорил с вами обо мне? - неожиданно спросил Груздев.
- Да.
- Не секрет?
- Он сказал, что вы ко мне скоро придете.
- Почему он был в этом уверен?
- Могу только строить предположения.
- Например?
- Ну, хотя бы то, что если грусть иной раз хочется запрятать в себя, то радость, счастье - никогда.
- Вы почти правы.
- Тогда рад за вас.
- Почти - потому, что я еще не знаю, как отнесусь к письму, которое передал мне Свешников.
Семенов промолчал.
- Случись это на Новолазаревской, я пришел бы к Андрею Гаранину, чтоб ликвидировать тот самый барьер. А сейчас пришел к вам. Так что мы вернулись к началу нашего разговора - отдаю должное вашей проницательности.
- Какая там проницательность, я же вам сказал, что знал об этом.
- Я хочу разобраться. Хотите мне помочь?
- К вашим услугам.
Груздев вдруг улыбнулся, стер со лба пот.
- Жарко у вас. Можно снять куртку?
- Да хватит вам церемониться, черт возьми! - Семенов пожал плечами. - Вы не на дипломатическом приеме, а в двухстах километрах от полюса.
- В двухстах трех, - поправил Груздев. - Согласно последним координатам. Я бы сейчас с удовольствием выпил.
- Могу предложить только чай.
- Ладно. Однажды я рассказал Андрею Иванычу об одном моем знакомом. Он разорвал с женщиной, которую любил. Она ему писала, а он сжигал ее письма, не читая. Знаете, что сказал Андреи Иваныч?
- Ваш знакомый думал, что этим ликвидирует боль, а на самом деле загонял ее вглубь. Угадал?
- Да, примерно так. "Мозг, - сказал Андрей Иваныч, - должен принимать сигналы от всех органов: от желудка - что хочется есть, от ног - что они устали и так далее. Но когда горит душа, а мозг отказывается принимать этот сигнал - дело плохо". Он еще что-то хотел сказать, но тут в комнату вошли вы, наша беседа прервалась и продолжения не имела - мы уходили на Лазарев.
Груздев замолчал, склонил голову, будто прислушиваясь к вою ветра.
- Этим так называемым знакомым был я.
- Догадываюсь, - кивнул Семенов.
- То, что вы сейчас услышите, в подробностях знает лишь один человек - моя бабушка. Вы думаете, что познакомились со мной три года назад. А между тем вполне возможно, вы знали меня значительно раньше.
Семенов с удивлением покачал головой.
- Не лично меня, конечно, - мой голос. Еще лет двенадцать назад я выступал по радио и телевидению, мои пластинки исчезали с прилавков в один день. Я был, как говорят, в моде.
Семенов пристально всмотрелся в Груздева.
- Не гадайте, - спокойно сказал Груздев. - Что было, то уплыло. Удовлетворитесь тем, что я собираюсь вам рассказать.
Груздев вновь замолчал, собираясь с мыслями.
- Она работала на радио, где я в тот год бывал почти каждый день. У нее было редкое имя, которым она очень гордилась - Тамила. Женщине вообще свойственно стремление отличаться от окружающих ее подруг, чтобы привлечь к себе особое внимание. Например, мода на узкую юбку, а она приходит в широкой внимание! Все стригутся под мальчишку, а у нее косы до пояса - опять внимание. Подружки загорают в купальниках, а она сидит под тентом в халате - для того, чтоб вдруг его сбросить и представить на всеобщее обозрение классически стройную фигурку.
Груздев перевел дух.
- Напоминаю, я тогда стремительно входил в моду. Стыдно признаться, но мне льстило, что сумасшедшие девчонки караулят меня у выхода, потом записки, автографы; ну, в общем, то, что называется дешевой популярностью. И все это свалилось как-то сразу, за один только год! У меня, мальчишки, была машина, зарабатывать я стал больше профессора и превратился в завиднейшего жениха это при моей довольно бесцветной внешности! И тогда я встретил ее.
Груздев задумался. Семенов молча на него смотрел.
- Из женщин, которых я знал до и после нее, ни у кого не было такой способности порождать иллюзии, казаться иной, чем ты есть на самом деле. Каждый день она была другая: неуловимое изменение в прическе, в одежде, в походке делало ее непохожей на ту, что была вчера. Да что там каждый день! Утром - бесшабашно весела, днем - чопорна и холодна, вечером - сама нежность. И все - ради успеха в чисто женском понимании этого слова. Игра! Фальшь!
Груздев залпом выпил остывший чай.
- Но вот странная штука, Сергей Николаич. В молодости каждый из нас влюблялся раз десять, но обычно такая влюбленность проходила, не оставляя особого следа; я потом часто задумывался - почему и пришел к выводу: потому, что она была случайной. Не хватала за душу, возбуждала лишь тело и мозг. Подлинная же любовь - послушайте, подлинная, нешуточная любовь! - возникает исключительно тогда, когда встречаешь суженую.
Груздев поднял кверху палец, повторил:
- Суженую! Раньше говорили - богом данную. Суженую - в этом все дело! Ее случайно не встретишь, эта встреча предопределена, просто рассудочные люди, вроде, простите, вас, не отдают себе в этом отчета. Так вот, едва успели мы познакомиться, как я нутром понял - суженая... Не потому, что она была так уж красива, и не потому... А, черт, разве объяснишь? Ну, бывает у вас так, будто вы кожей чувствуете: что-то должно случиться?! Бывает. Так и я почувствовал...
Груздев безнадежно махнул рукой.
- За нами обоими уже числилось немало приключений, и поэтому наше сближение вызвало всеобщий и острый интерес. Нам завидовали, говорили двусмысленности, посылали анонимки - богема! Эстрадный омут! Мы сами по себе были образцово-показательной парой для эстрады: я голос и популярность, она красота! Рекламная открытка, глянцевая сенсация! Эта пошлейшая эталонность почему она не испугала меня?
- Вы, наверное, заметили, как я не выношу, когда унижают человека. Так вот, она любила унижать! Отправляясь на гастроли, я засыпал ее телеграммами, она их "случайно" теряла. Когда я по десять раз, на день звонил ей на работу, подружки слушали наш разговор по параллельному телефону - с ее благословения, конечно. Не проходило дня, чтоб один из друзей участливо-фальшивым голосом не рассказывал мне об этом. Так я открыл для себя, что нас притягивают друг к другу противоположные страсти: меня - любовь, ее - тщеславие. Страшная штука тщеславие, чего только оно не вытворяет с человеком! Я стал предугадывать каждый ее шаг, каждый поступок - это было нетрудно, ведь женщины, в сущности, единообразны, критически относиться к себе не могут. Она любила не меня, а свое положение женщины, из-за, которой потеряла голову знаменитость!
- И вот в один прекрасный день. - Груздев покосился на Семенова, - да, в один прекрасный день, я нисколько не кривлю душой - я заболел, что-то вроде хронического катара горла, и потерял голос. Врач, славный человек, не стал врать: голос не вернется, я потерял его навсегда. Можете воссоздать в своем соображении картину полного краха, землетрясения, разрушившего мое благополучие! Мой лучший друг и аккомпаниатор, для которого трагедией было любое мое недомогание, прислал короткое соболезнующее письмо и исчез навсегда; другой близкий друг и коллега по эстраде отделался телефонным звонком, третий пришел навестить, убедился в том, что слухи не врут, поскорбел пять минут у постели и удалился чуть не вприпрыжку. Итак, в несколько дней я потерял профессию, будущее, друзей; Тамила была, внимательна, и участлива - я понимал, что так относятся к неизлечимому больному. Условности не позволяли ей оставить меня сразу - общественное мнение могло ее осудить. Я, банкрот, потерявший свой вклад, пошел навстречу: спровоцировал на пустяковую ссору. Она за этот пустяк ухватилась, мы повздорили, и она с нескрываемым облегчением ушла. Не буду врать - в те дни я еще не понимал, что судьба вовсе не наказывает меня, а лишь благосклонно возвращает к настоящей жизни, выдергивает из этого омута! Да, не буду врать - мне было тяжело. Но от малодушных и непоправимых глупостей воздержался. Я взял себе фамилию матери, оставил старую московскую квартиру и переехал к бабушке - исчез из виду, великовозрастным балбесом поступил в институт, выучился геофизике и так далее. Так что с прошлым было покончено, я вычеркнул его из памяти...
Груздев покосился на Семенова.
- Не верите? Даю вам слово, я не прилагал никаких усилий, чтобы навести справки о ней. Тяжелый сон - и все. Можете же представить себе мое удивление, когда через несколько лет получил от нее письмо. Как она узнала мою новую фамилию, адрес бабушки? Впрочем, могла, конечно. Она сообщала, что замужем и у нее сын, интересовалась, как сложилась моя жизнь. Я не ответил. Потом она еще несколько раз писала, впрочем, об этом я рассказывал и Андрею Иванычу и вам.
