Виктор Шкловский - Жили-были
В "Возмездии" поэт писал, развивая ту же картину, метонимически выделяя постоянное и обобщающее:
И те же барыни и франты
Летели здесь на острова,
И так же конь чуть слышным смехом
Коню навстречу отвечал,
И черный ус, мешаясь с мехом,
Глаза и губы щекотал...
Электрические лампочки с батарейками вставлялись в дышла рысаков. На морозном воздухе была видна голова коня, его дыхание, сани были во тьме, и казалось, что рысак смеется.
Этот сдвиг обостряется тем, что смех сопровождается точным описанием поцелуя. Пойду вперед в описании. Эта тема была закончена Блоком в поэме "Двенадцать" :
Снег крутит, лихач кричит,
банька с Катькою летит
Елекстрический фонарик
На оглобельках... Ах, ах, пади!..
И дальше:
Запрокинулась лицом,
Зубки блещут жемчугом...
Ах ты, Катя, моя Катя,
Толстоморденькая...
Тут дана реально существующая картина в ее последовательном развитии. А. Блок не был последовательным символистом, он шире этой школы.
Символист сознательно шел к тому, что сам Андрей Белый не без злобы называл "невнятицей".
Опоязовцы пытались в различных явлениях развивающегося искусства выяснять общие законы. Сами себя "формалистами" они не называли... Но они не видели существующее за образом. Они не утверждали, что существуют лиловые миры, но как бы утверждали, что существует только само стихотворение.
Футуристы шли пестрым строем и хотели разного. Хлебников предчувствовал великие потрясения и все время пытался обосновать предчувствия цифрами. Хотел найти ритм истории. В то же время он боролся с Федором Сологубом во имя жизни.
Алексей Крученых искал не слова, которые были бы "просты, как мычание", а "просто мычание", которое бы заменило слово звуковым жестом.
Маяковский шел среди нас, смотря в будущее через наши головы и для будущего перепонимая наши слова.
Поэтика символистов дала ряд наблюдений очень технологичных, но все время старалась обратиться из поэтики в введение в курс тайноведения.
Акмеисты своей поэтики не создали.
Опояз связан ближе всего с футуристами, вернее, был связан с ними вначале, но скоро начал заниматься общими вопросами стиля, пытаясь установить попутно законы смены стиля из потребностей самой формы.
Не думайте, что мы, тогдашние опоязовцы времени, полного ожидания революции и веры в нее, были консерваторами - сознательными консерваторами, что мы хотели отгородиться от жизни. Мы прежде всего хотели увидеть новую сущность жизни. Увидеть необычное в обычном, а не заменять обычное надуманным.
По политическим убеждениям, как выяснилось в первые годы революции, опоязовцы в общем и целом были за Октябрь. Борис Кушнер был коммунистом, Евгений Поливанов, Лев Якубинский, Осип Брик стали коммунистами, Юрий Тынянов работал в Коминтерне переводчиком в те дни, когда большая часть интеллигенции бастовала, Борис Эйхенбаум работал в Гослите и создавал новую текстологию, новое отношение к воле автора, доносящее намерение творца до читателя.
Все эти люди жили новой жизнью, не вспоминая о старой.
Что сказать о себе?
Маркса и Ленина я прочел потом.
Такова была судьба многих людей моего поколения.
Не был я и лингвистом и не прошел строго научной школы.
Был молодым человеком тех десятилетий, человеком немедленных решение в неутомимой жажды действия.
Пришла революция. О ней пишу дальше. Но напишу здесь о Ленине.
Война
Ее все ждали, и все в нее не верили.
Иногда допускали, что она произойдет, но были уверены, что продолжится она три месяца.
Началась она летом 1914 года.
Первые буквы слова "конец", написанные в итоге Российской империи, обозначены жарой и сухостью того лета, когда загорелось то, что тлело.
Прошло сорок семь лет, и мне трудно отчетливо вспомнить, как я попал или пошел на военную службу, Как студент, имел отсрочку, но мне было уже двадцать три года, экзаменов мною сдано мало.
Я был сыном крещеного еврея, не имел права на производство в офицеры и пошел в автомобильную роту.
В автомобильной роте служил Маяковский: он не имел права на производство, как человек политически неблагонадежный.
Попал я сперва в мастерские на Петроградской стороне. Работал в боксах - тесных бетонных кабанах, где стояли машины, что-то налаживал, отбивал руки молотком и вообще что-то делал, сперва ничего не умея.
Кончил курсы автомобилистов; работал в лаборатории Политехнического института как рядовой у инженера Лебедева.
Я был ненужным человеком, потому что как солдата меня использовать было трудно. Съездив два раза на фронт как шофер, сдающий машины, сорвался с дороги, когда ночью гнал машину.
Падает снег и крутится в неярком свете ацетиленовых фар. Засыпаешь... У меня долго потом по ночам были кошмары, что я засыпаю за рулем.
Война шла медленно. Помню, как гнали пленных австрийцев по Львову. Прохожие кричали: "Сконт? Сконт?" ("Откуда?"). Они отвечали, что из Перемышля. Перемышль был только что взят, но фронт скоро откатился.
Помню гору Космачку, окопы у ее подножия, недовольных, молчаливых, плохо вооруженных солдат, молчаливые наши пушки.
Фронт одевали серо. Не хватало сукна, и шинели делались из бумажной материи, подбитой ватой, штаны были ватные, стеганые - все второго и третьего сорта.
И главное, не было никакой веры, что те люди, которые руководят этой войной, что-нибудь умеют делать. Правительству никто не верил. Не разговаривали про Распутина и про измену, а просто упоминали об этом в беседах как о всем известном.
Вернулся в Петроград и оказался в школе броневых шоферов инструктором, в чине старшего унтер-офицера.
Школа броневых шоферов находилась на Владимирской улице. Школу сделали хорошей и приготовляли шоферов с разумом. Придумывали, как рассказать почти безграмотному человеку систему подвески, систему зажигания. Сейчас я хоть и редко, но встречаю своих учеников.
Долго еще считал себя шофером-инструктором. Но это дело давнее, и об этом не буду говорить.
Жил больше дома.
Солдат имел право ехать в трамвае, но не внутри вагона, а на площадке. Сделать это трудно, так как большинство мужчин мобилизовано. Мы забивали площадки, и город нас по-своему ненавидел, считая нас тыловиками, хотя тыловиком солдат был очень недолго: все время формировались маршевые роты.
Ходить по городу можно было только до восьми часов. Хорошо, покамест работаешь, покамест преподаешь, а потом начинается сознание твоей военной ненужности и сознание того, что война идет совсем не так, как надо.
Агитации в частях было мало, так я, по крайней мере, могу сказать про свою часть, где я проводил с солдатами все время - с пяти часов утра до вечера.
Но революция была решена. Знали, что она будет, полагали, что она произойдет после войны, которая кончится поражением. Агитировать в тыловых частях было почти что некому, партийных людей в наших частях очень мало: очевидно, все большевики были на фронте, на заводах; большевистская агитация шла осторожно, скрытно. Видал группы большевиков в гаражах.
Интеллигенция в самом примитивном смысле этого слова, то есть все люди, имеющие образование, хотя бы четыре класса гимназии, была произведена в офицеры и вела себя (я говорю про петроградский гарнизон) не лучше, а может быть, даже хуже кадрового офицерского состава.
Был инструктором, нужным для службы, хорошим знатоком автомобильного дела, но мне приходилось сидеть, и даже не просто в карцере, а в темном карцере. Темный карцер, который я тогда изучал,- помещение из неструганых досок; лежанка тоже из не-струганых досок и без матраца. Дверь запиралась; в ней форточка, в которую подавали еду. Предполагалось, что горячее дается через день. Конечно, это но соблюдалось, потому что караульная команда мои ученики. Этот "сболтанный", как тогда говорили, арест (его официальное название было "смешанный") было нечто такое, что могло раздавить человека. Мы были сжаты начальственной рукой, но у этой руки немели пальцы.
Петроград же веселился и богател на войне.
Казарма нашей части была расположена на Невском, и ночью мимо нас шли толпы проституток. Странно: в городе, из которого так сильно вывозили мужчин, так много было продажных женщин. Дело, вероятно, в том, что от воинской повинности уклонялись все, кто хотел. Приобретали "броню" или уходили в военные чиновники, в разного рода земгусары, работали на так называемую "оборону", так что тыловой город был кутящим городом и мужчин в нем хватало.
Казармы шли по Саперной, по Кирвчной, по Таврической, по Захарьевской и Шпалерной.
Я говорю об этой топографии потому, что хочу показать, как Таврический дворец, здание Государственной думы, оказался в расположении целого ряда казарм и стал центром восстания.
Ночью в конце февраля не выдержали волынцы. Они сговорились и по команде на молитву бросились к винтовкам, выбежали на улицу, поставив патрули в районе своей казармы в Литейной части, заставу на Литейном мосту.