Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 13. Война и мир. Черновые редакции и варианты
— Я нынче жду князя[359] Андрея, — сказал князь, чуть улыбаясь. Как у всех людей строгих, улыбка его была особенно ценна и ласкова.[360]
Княжна молчала и хотела быть весела, повинуясь отцу, но не могла, так, видимо, она привыкла бояться и грустить.[361]
— Ты как будто не рада?
— Ах, я очень рада, mon père.
— Ну то то. — Князь встал и медленно понес себя из кабинета в столовую.
Столовая была обширная, светлая комната с итальянскими окнами, с расписным потолком и дубовыми столами, с шкафами. На двух концах ее висели: портрет во весь рост владетельного князя, от которого вели свой род Волконские, в резной золотой раме, и родословное дерево в такой же массивной и с иголочки новой золотой раме.
Всё, от стен дома, толщиною в два аршина, до ножек стульев и замков шкафов было чисто,[362] отчетливо и прихотливо. Было накрыто на три прибора и[363] три официанта[364] стояли за стульями, каждый держась за спинку трех стульев. Дворецкой стоял у буфета и поглядывал на дверь, ведущую из кабинета.
** № 11а (рук. № 44).
<Только на флигель управляющего, согнанного день тому назад, он посмотрел долго и пристально и заметив, что флигель еще был обитаем, он нахмурился и махнул к себе нового управляющего, в почтительном отдалении ходившего за ним.
— Ну что у тебя? Пашут кажется? — сказал он,[365] не приступая прямо к интересовавшему его предмету.
— Под озимый, ваше сиятельство!
— Гм... — и князь прошел дальше. Управляющий без шапки шел сзади, ожидая еще слова.
— Як Хыр,— сказал князь, не договаривая. Як Хыр значило Яков Харламов.
— Чего изволите ваше сиятельство? — отвечал управляющий, изгибаясь и подскакивая.
— Рекрут назначил?
— Назначены ваше сиятельство. Не угодно ли вашему сиятельству списочек? — сказал управляющий.
— А где «тот»? — вдруг спросил князь. — Надеюсь, что исчез?..
Михаил Иванов был сосед, мелкопоместный дворянин, пехотный поручик[366] Пухлов, управлявший до третьего дня имением князя и прогнанный им за оказавшийся обман в покупке печных заслонок и вьюшек.
Яков Харлампыч, видимо, смутился при этом вопросе. Ему вчера вечером было сказано, чтоб духу его не было, а прогнанный управляющий еще теперь был на дворне и укладывался.
Яков Харлампыч, бывший земской, был главной причиной смены управляющего. Как всегда бывает в подобных случаях, как только управляющий был прогнан, бесчисленное количество совершенных им злоупотреблений были открыты князю. Но князь, любивший знать все подробности, выслушав все пересказы Якова Харлампыча о том, как он господское добро таскал и передавал своим любовницам, и о том, сколько и кто его любовницы, и о том, как он скакал в отсутствии князя в его возке и на его лошадях, князь, выслушав всё это, сказал вчера Якову Харлампычу молчать.
— Ты знаешь, я сплетен не люблю. Чтоб его не было духа завтра. Слышишь?
— Хотели уехать ваше сиятельство, да что то еще, — отвечал робко Яков Харлампыч, — хотели вашего сиятельства милости просить о чем то.
Князь нахмурился и оглянулся в раздумьи. В это время по дорожке показалась изгибающаяся, с снятой шапкой, фигура прогнанного управляющего, который хотя и, видимо, старался в угождение князю принять испуганный, робкий и униженный вид, невольно шел смело и решительно по направлению к князю.
Пухлов был человек невысокой и не красивый, но видимо твердый. Он изгибался и неестественно, несвойственно своей природе, покорно улыбался, вследствие чего эта улыбка казалась особенна неприятной.
Лицо князя сделалось страшно, когда Пухлов близко подошел к нему.
— Чего тебе? — крикнул князь.
— Ваше сиятельство. Ежели вы меня не изволите жалеть, как я подлым человеком оказался против вашего сиятельства, — начал Пухлов, — то пожалейте жену, детей. Мне ничего не остается, как вновь поступить на царскую службу, как есть военное время. Что может я сложу голову. Я больше того и не стою, но, ваше сиятельство, жена, дети.
— Чего тебе? Я говорю! Як, спроси у него, он мне гадок. — И вдруг князь вышел из себя и близко подойдя к нему и забыв, что он ему гадок.
— Чего тебе еще надо, негодяй? Я бы сделал тебя и детей твоих людьми, да ты украл, пошел вон. Чего тебе?
— Ваше сиятельство, я всем доволен, я не смею быть недоволен. Но, как перед богом, свинья эта была куплена мной на мои деньги и поросяты кормлены не господским. Я сам покупал. А сказать все можно.
Князь, не расправляя нахмуренного лба, улыбнулся губами.
— Ты хуже холопа, — сказал он тихо. — Як Хыр! Отдать ему свинью с поросятами и корову мою отдать. Но ежели ты теперь попадешься мне на глаза, или моей дочери, то смотри. — Князь вытянул последнее слово, повернулся и пошел в дверь.
Пухлов всё кланялся, пока князь был в виду, когда же князь скрылся, он надел фуражку и своим решительным, твердым шагом пошел назад, задумчиво обдергивая остававшиеся стручки на акациях.>
* № 12 (рук. № 45).
[367] <с утра. Анатоль напомнил его князя Василья, своего отца, в молодости. Князь помнил его дерзость с женщинами.[368] И мысль о том, как Анатоль поведет себя с m-lle Bourienne, почему то тревожила его. M-lle Bourienne не была для него ничего, кроме хорошая компаньонка дочери и приятная lectrice,[369] живая, веселая, с хорошеньким личиком, уживчивым нравом и приятным голоском. Князь любил задремывать под звук ее парижского акцента. Но[370] m-lle Bourienne, взятая еще ребенком, в последние два месяца особенно роскошно развилась, вдруг расцвела во всю красоту, как это бывает с девицами около восемнадцатилетного возраста (особенно в последнюю неделю m-lle Bourienne похорошела, поживела и преисполнилась каким то девичьим, любовным соком).[371] Князь заметил обращение с ней Анатоля и вспоминал ее как бы отчаянную, великодушную попытку итти читать ему, его тревожило что то и не давало заснуть. Он встал и пошел в английский сад посмотреть, что они делают.
— Отчего вы одни? — спросил князь.
— Я, я не знаю...
— Опять слезы. Да, я тиран. Я понимаю. То вы бросаетесь на шею мущинам...
— Ah, mon père...[372]
— А то вы бегаете их.[373] Я не говорю: выходи замуж за этого человека. Я не похож на других отцов, дураков. Но я говорю: смотрите, годится он вам, тогда мы подумаем, а вы вперед уж делаете вид жертвы.
— Да я ничего и не думала. Мне просто скучно.
— Вам всегда скучно тогда, когда другим весело. И потом чтож это, — продолжал, разгораясь всё более и более, чем меньше он встречал отпора, как это бывает с людьми раздражительными и привыкшими к власти. — Я не bégueule,[374] но чтож это оставить девчонку одну с повесой, — говорил он, пользуясь всеми возможными оружиями против бессловесной, испуганной дочери, которая чувствовала, что теперь нашло на отца то расположение духа, в котором он бывает так несправедлив и страшен.
— Что это, распутный дом? И вы меня уверяете, что это ваш друг. Это б.[...], а вы дура, несмотря на всю вашу философию и математику. Я вас выучу. Идите к ним и чтоб я не видал слез. Ну! — Он дернул ее за руку, перевернул и толкнул по направлению к саду, а сам, заложив руки назад, стал ходить по аллее. Княжна не пошла к ним, а, отойдя из вида, села на диванчик из берез с корою и залилась слезами. Анатоль с цветком в бутоньерке, цветущий, сияющий и довольный, возвращался из английского сада, ведя под руку m-lle Bourienne, у которой тоже в косе был воткнут поздний левкой. Им было очень весело. Князь не разжимал рта до обеда. Княжна ушла в свою комнату и было послано за доктором. M-lle Bourienne ушла к ней. Анатоль пошел в оранжереи и ел десятками персики. Но Лысым Горам[375] нынешнее лето и день было счастье на посещение. Перед самым обедом из окон заслышались звуки экипажей и высланный Тишка узнать, кто едет, объявил с расстрепанно-радостным видом, что едут молодой князь с княгиней. Княжна не выбежала теперь, а из окна своей комнаты смотрела на приближающиеся два экипажа>.
Старый князь и теперь при предстоящем свидании с сыном продолжал гордиться. Одна его походка показывала, что теперешняя встреча его есть выражение великого снисхождения. Тишка и другие лакеи, окружившие экипаж, почтительно расступились, хотя и никак не могли бы помешать пройти барину. Молодой князь высаживал жену. Он оглянулся на отца, не улыбнулся, ни одним движением не выразил волнения и только, когда маленькая княгиня была на земле, неторопливо подошел к отцу и поцеловал его руку. Отец обнял его и подставил ему еще бритую щеку.
— Вот моя жена и с будущим внуком,[376] батюшка, — сказал князь Андрей. — A, Marie. — Княгиня, быстро раскачиваясь, подошла к свекру, поцеловала его руку и, как всегда улыбаясь, начала тараторить. Она говорила, что князь гораздо моложе, чем его описывали, что он André в братья годится, что Marie она по письмам любит давно. Князь Андрей в это время был окружен дворней, от целования ручек которой он с трудом мог отбиться. Скоро показалась и Marie, тяжело, неловко, бегом ступая на всю ногу, но так светло глядя на брата и невестку своими добрыми глазами, что ежели маленькая княгиня только к слову сказала, что она ее любит, то она теперь должна была истинно полюбить ее. André при отце бывший тем же[377] холодно надменным человеком, каким он всегда был, просиял при виде сестры. Глаза его зажглись тем ласковым блеском, который тем приятнее поражал, что он редко показывался.
