Гавриил Троепольский - Белый Бим Черное ухо (сборник)
– Ну, пойдем. – А в нескольких шагах от автобуса, обернувшись, спросил: – Зовут-то его как?
Шофер вопросительно посмотрел на Бима, потом на покупателя и ответил уверенно:
– Черное Ухо.
– А ведь не твоя собака? Признайся.
– Моя, моя. Черное Ухо, точно, – и поехал.
Итак, Бим был продан за деньги.
Он понимал, что происходит не то, совсем не то. Но человек, пахнущий травой, был явно добрый, и Бим пошел с ним рядом, печальный и расстроенный.
Шли, шли они молча, и вдруг тот человек обратился непосредственно к Биму:
– Нет, ты не Черное Ухо: так собак не зовут. А найдется твой хозяин – отдаст мне мои пятнадцать рублей. Что за вопрос?
Бим смотрел на него, склонив голову набок, будто хотел сказать: не понимаю тебя, человек.
– А ты, брат, видать, собака умная, хорошая.
Вот и еще раз он сказал слова, так часто повторяемые хозяином. Теперь Бим завилял хвостом в знак благодарности за ласку.
– Ну, раз такое дело, живи со мной, – заключил человек.
И пошли они дальше. Раза два Бим в пути все же пытался упираться, натягивал поводок и указывал взглядом назад (отпусти, дескать, мне – не туда).
Человек останавливался, гладил пса, говорил:
– Мало бы что… Мало бы что.
Тут бы пустяк: хватить за поясок разок-другой и – пополам. Но Бим знал: поводок для того, чтобы за него водили, чтобы собака шла не дальше и не ближе положенного. И прекратил свои просьбы.
Шли они сначала лесом. Деревья были задумчивыми и молчаливыми – голые, холодные, успокоенные морозцем, трава в лесу пожухлая, немощная и перепутанная, скучная. Тоска Биму, да и только.
Потом потянулись озимые, ковром укрывшие землю, мягкие и веселые. Стало Биму тут немного легче: простор, неимоверно много неба, веселое посвистывание человека рядом – это всегда было хорошо при Иване Иваныче. Но когда дорога пошла по зяби – опять веселого мало: земля черновато-серая с крапинками мела, а комков на ней никаких. Казалась она мертвой, местами полумертвой – распыленная, изношенная земля.
Человек сошел с дороги, потоптал каблуком зябь и вздохнул.
– Плохо, брат, – сказал он Биму. – Еще одна-две черных бури, и конец землице. Плохо, брат…
Слова «плохо, брат» Биму очень хорошо знакомы от Ивана Иваныча, и он знал, что это означает уныние, печаль или «что-то не так», а слова «черная буря» он принял как «Черное Ухо» в неизвестной ему интерпретации. Однако то, что это относится к земле, Биму понять недоступно. Человек явно догадался об этом:
– Конечно, ты – собака, и ты ничего не смыслишь. А кому скажешь? Вот я тебе, черноух, и жалуюсь… Погоди-ка!.. – Он посмотрел на Бима и добавил: – А пущай-ка ты будешь Черноух. Это по-собачьему – Черноух. Само вырвалось, так тому и быть.
Ну и что? Еще не доходя до деревни, Бим уж знал, что он теперь – Черноух, человек-то много раз ласково повторял: «Черноух – это хорошо». Или так: «Молодец, Черноух, идешь хорошо». Или в том же роде, но обязательно «Черноух».
Так, за деньги, люди продали доброе имя Бима. Хорошо хоть Бим не знал этого, как не знал и того, что за те бумажки иные люди могут продать честь, верность и сердце. Благо собаке, не знающей этого!
Но Бим теперь обязан забыть свое имя. Что ж поделаешь – тому, значит, быть. Только не забудет он своего друга Ивана Иваныча. Хотя жизнь пошла иная, нисколько не похожая на все, что было в прошлом, но его забыть он не мог.
Глава одиннадцатая
Черноух в деревне
Деревня, куда привезли Бима, прямо-таки удивила его. Здесь тоже жили люди, но все было не так, как там, где он родился и вырос. Домики маленькие – прямо на земле, без никаких лестничных площадок, без многочисленных порогов, двери не щелкают замками. Ночью, правда, двери запирают на засов изнутри. Все домики покрыты ребристыми серовато-белыми листами. Утром, в одно и то же время, из каждого домика идет вверх дым, но, однако же, они не едут и не улетают никуда, а стоят себе ровненько рядами и дымят тихо и мирно, без скрежета.
Но самым поразительным для Бима (теперь Черноуха) оказалось то, что вместе с людьми здесь живут разные животные и птицы: коровы, куры, гуси, овцы, свиньи, знакомство с которыми состоялось не сразу. У животных, позади каждого людского домика, свои домики, покрытые иной раз соломой, а иной раз камышом и огороженные невысокой просвечивающей стеной из перекрученных палок и хворостин. И никто никогда не трогает – ни люди животных и птиц, ни животные людей, и никто ни в кого не стреляет из ружья.
В первый день Биму постелили сена в углу сеней. Человек привязал его за веревку, хорошо накормил и куда-то ушел, надев плащ. Остаток дня Бим провел в одиночестве, при полной тишине и безмолвии. Перед вечером он услышал, как зашуршали копытцами по земле овцы, как они вошли во двор, как промычала корова внутри сарая (чего-то просила). А вскоре пришел и человек тот, но теперь с мальчиком в плаще, в сапогах, на голове шапка, в руках длинная палка, лицо у него было такое же коричневое, как у доброго человека, а пахло от мальчика овцами.
– Ну, Алеша, смотри нового товарища, – сказал взрослый мальчику.
Они подошли к Биму вплотную.
– Папаня, а не укусит?
– Нет, Алеша, такие не кусаются… Ух ты, Черноух… Черноух – хорошая собака. – И легонько похлопывал его по боку.
Бим лежал и настороженно рассматривал мальчика. Тот тоже погладил:
– Черноух… Черноух… – И обратился к взрослому: – Папаня, а если отвязать – не убежит?
– Подождем пока. – Он ушел в дверь, внутрь дома.
Бим встал, присел, подал мальчику лапу, чем и сказал: «Здравствуй. Ты – хороший».
– Папаня! – крикнул мальчик. – Папаня, иди-ка! Тот вернулся.
– Здравствуй, Черноух! – протянул ладонь мальчик.
Бим еще раз поздоровался. Оба человека явно одобряли его вежливость. Эти первые минуты знакомства были важными для Бима: он узнал, что того, кто привел его сюда, зовут папаня, а мальчика – Алеша. Даже обыкновенные, ничем не примечательные дворняги скоро узнают имена людей, а Бим… Да что там говорить! Мы уже знаем, что это за собака.
Потом, уже в сумерках, пришла и женщина. Эта была одета странно: голова укутана двумя платками, ватник на ней натянут барабаном, штаны такие же, как у той доброй женщины на железной дороге, что забивала костыли. Но от этой пахло землей и свеклой (сладкий такой корень, каким и Бим, бывало, не брезговал). Она вошла в дом, о чем-то там говорила с мужчинами, сразу же протопала через сени во двор с ведром в руках. Теперь Бим установил, не сходя с места: одна дверь из сеней – на улицу, другая – к животным, третья – в дом. Но до них не дотянуться – не пускает веревка. Вот пока и все, что узнал Бим.
Он снова лег.
Пахнет овцами, сильно пахнет, со двора. Что такое овцы – Бим знал давно. Они живут, как думалось раньше, стадом и ходят по полю и ничего не делают, только едят и кричат. А около них, бывало, всегда человек в брезентовом плаще, с длинной палкой с крючком на конце. Один такой как-то подходил к Биму и Ивану Иванычу, когда они отдыхали у стога сена, жал руку хозяину и еще с ним был большой лохматый пес. Бима он встретил воинственно. Сначала бежал на него с разлету и лаял жутко, но Бим тогда лег на спину, подняв лапы вверх, и сказал: «В чем дело? Разве я в чем-то виноват?»
Корректность, конечно, победила грубость, а лохматый пес, обнюхав Бима, полизал живот, отошел немного и расписался на камне. Бим сделал то же самое. В общем, это означало: миру – мир. А пока хозяин Бима разговаривал с хозяином лохматого, они поиграли в догонялки и пятнашки, при этом Бим оказался и быстрее, и увертливее настолько, что заслужил нескрываемое уважение нового знакомого. Когда они расставались (надо же было идти за хозяевами!), то понюхали камень и переглянулись так:
«Ты приходи когда нибудь сюда», – сказал Бим и попрыгал дальше.
«Эх, работа…» – сказал лохматый и поплелся к стаду, опустив голову.
Так было. Вот и теперь пахнет овцами. Бим не мог не вспомнить Ивана Иваныча при этом тревожащем память запахе: в чужих сенях, в чужом доме, в полутемноте сумерек без людей ему стало тоскливо-тоскливо.
Потом он услышал, как о железо ритмично жужжали какие-то струйки: жжих-жжих! Жжих-жжих! Бим не знал, что это такое – жжих-жжих! Незнакомые звуки замолкли, и тотчас со двора, с тем ведром, вошла женщина. А из ведра пахло молоком. Знаменито пахло! Ведро пахло молоком. Знаменито пахло! В городе такого запаха от молока Бим не чуял ни разу, а это – другое, но все же молоко – это точно. В городе молоко не пахнет человеческими руками, разными приятными травами и совсем не пахнет коровой – вот что удивительно. А здесь все это вместе смешалось в восхитительный аромат, поражающий своей обаятельной, какой-то розовой пахучестью. Не будем спорить: уж если человек иногда отличает молоко от «молока», то как же не заметить того нашему Биму, обладающему сверхдальним чутьем, как не поразиться запаху, в котором человеческие руки перемешаны с цветами и травами. Потому-то он и вскочил быстро да и повилял хвостом женщине. Но вряд ли она могла понять восторг Бима.
