Александр Новосёлов - Беловодье
Акулина, потупляя глаза, стала сзади, с Бергалом. Иван, задержавшийся у потников, видя общие взгляды, поспешил подойти.
Панфил оглядел всех спокойно.
— Вот, братие, пошли мы… Сущие далече мы путешествующие, как в святом писании… Да… С помощью божьей пошли, со угодниками со святыми… С миром надо. Теперь нам никто и ништо. Не жди себе помощи. Земля, да небо, да ты. Ближе надо один к другому. В согласии дело-то спорится… Сегодня вот неладно вышло. На душу греха прибавили. А сердце-то, оно уже и того, закаменело. Нету в нем правды, нету спокою. Змеей шипучей извивает… Нет… С согласья надо, братие, надо сообча. Ежли не по ндраву тебе что, не хоронись, а говори перед всеми. Ежли миром положили, повинуйся, не ропщи.
— Верно!.. Так, так!.. — кивал Асон, стоя впереди других.
— Без этого не выйти нам на истинный путь… Сегодня сомустил лукавый. Побороть его надо, правдой побороть.
Панфил заглянул через головы и строго поманил Акулину.
— А ну-ка, подь сюда, девка.
С убитым лицом, едва-едва переступая, подошла она.
— Вот сюда стань…
Панфил строго оглядел ее.
— А поясни теперь нам, откуда это ты и как и пошто?
— Деданька Панфил! — заревела Акулина, падая в ноги.
Но он наклонился, взял за локоть и строго приказал:
— Не валяйся! Встань!
Поднялась Акулина, оборвавши рыдания.
— Отцовское благословение имеешь?
Помолчала и чуть слышно ответила:
— Нет.
— Как же ты?
— Убегла… С пасеки…
— А пошто так? Богу послужить пошла, али как?
Молчит.
— Не почтила родителев. Грех великий приняла! — Панфил сильно повышает голос: — Тяжкий грех сотворила!..
Акулина беспомощно уткнулась в конец шали и плачет, сгорбившись, вся вздрагивая.
Асон нахмурился, вздыхает:
— Грехи наши… Охо-хо! Царица матушка, небесная!..
Панфил разглаживает бороду и громко спрашивает:
— Как же, братие? Овца заблудящая… Миром, значит, порешим. Какое ваше слово?.. Куда ее.
Акулина все ниже опускает голову.
Неясным шорохом прошли над ней слова, пугающие непонятной тайной. Но Хрисанф сказал громко и открыто:
— Идет пущай.
— Как ее одну-то? — спрашивает Асон.
И, радуясь подсказанному слову, все возбужденно зашумели.
— Возьмем! Пущай идет! — покрыл все голоса Хрисанф.
Панфил с просветлевшим лицом положил свою руку на голову Акулины.
— Значит, счастье твое, Акулинушка.
Он уже скинул притворную строгость.
— Иди с миром, сердешная.
Панфил взял ее за руку и, отыскавши глазами Ивана, поманил его. Тот подошел, испуганный, покорный.
— Вот чего, Ванюшка, и ты… Акулина… Мое дело теперь никакошное… В вашей судьбе есть хозяин побольше меня… Как отец с матерью… К отцу подите…
Он повернул их лицом к Назару, а сам глубоко-глубоко, касаясь перстами травы, поклонился народу.
— Бога ради, меня, грешного, простите, ежли чо неладно вам сказал.
Ему ответили общим поклоном.
— Нас прости, отец!
Назар мирно, но с серьезным и грустным лицом шагнул к Ивану. Тот грохнулся в землю.
— Прости меня, тятенька!
— Изобидел меня сын родной, крепко изобидел. А кажись бы, слова худова от отца не слыхивал… Теперь вот тоже сомустил всех. Откуда это, парень, у тебя? Ровно бы раньше не такой был, Иванша. А?
— Тятенька, прости!
— Ты это кого задумал? Жениться?
Иван швыркает носом.
— Жениться, говорю, задумал?
— Благословите, тятенька, мамонька, — вдруг решительно поднял голову Иван: — Гараське я ее не дам… Убьюсь, а не дам. Ежли чо… Дочерью будет, не скажет поперек… А Гараське не дам. — Он вскочил и говорил все громче, сильно волнуясь. Пошто мне нету места?.. Все, поди, не лучше нашего…
Панфил тронул его за плечо.
— Не ропщи, сынок, не ропщи. Помоли лучше угодника, чтобы сердце родительское оборотил к тебе.
Хрисанф, улыбаясь, что-то маячит Назару. И встряхнулся Назар.
— Э-эх! — крякнул он, отмахнувшись рукой: — Мать! Поди сюда. Да поди ты, што ли!
Дарья, нехотя, подвинулась.
— Кого тебе опеть?
— Кого? Сноху тебе в новую горницу.
Умиленно и растерянно смотрели все, когда они благословляли молодых.
Котелки уже сильно простыли. Пока рассаживались на траве, бабы снова подогрели их и, перекидывая с руки на руку раскаленные дужки, поставили посудины в кругу разложенных на небольших холстинках ломтей хлеба. Молча и старательно таскали жирную саламату большими ложками, густо посыпали солью толстые ломти.
Чай пили долго, со вкусом, и еда умиротворила. Сам собой завязывался оживленный разговор. Акулину никто не затрагивал. Даже Дарья только сокрушенно вздыхала, раздражая мужа. Ее мутила прошлогодняя обида на девку за какие-то сплетни. Акулина, с уставшим лицом, едва шевелилась. Сидевший рядом с ней Асон все косился на нее, присматриваясь и, должно быть, тронутый забитым видом, стукнул ложкой в ее руку.
— Ты мне, дочь, скажи-ка вот чего… Как ты сбегла-то? А?
Акулина покраснела, громко швыркнула носом и сейчас же нахмурилась.
— С пасеки ушла.
— Нет, ты поясни мне, как ты это удумала? А?
— К Гундосому идти? Небось, удумаешь!.. Об осени свадьба, говорили…
— Та-ак.
Асон, опершись кулаками в толстые ляжки, осмотрел ее внимательно.
— Ведь отчаянность экая! Н-ну! Быдто в гости ушла!.. Ну и как же ты не заблудила?
— Иван направил, куда надо.
— Та-ак… Значит, спозаранку снюхались. Старики-то, может, сколько годов это дело мозговали, а у вас без хлопот.
Он повернул лицо к Ивану.
— А ты почем же чуял, что она прошла тут? Али зверем по следу тянулся?.. Кабы не пустили, да запуталась в ущелинах?
Иван вспомнил что-то. Загорелое лицо само собой поплыло в откровенную улыбку. Рукой пошарил за рубахой и не сразу вытянул обрывок кумачу.
— На кедрачах отметину оставила.
Девка сконфузилась, вспыхнула и наклонилась вплотную к холстинке.
Назар поднес было кусок к губам, да так и застыл. Похлопал глазами, ища себе сочувствия, взглянул на лоскут, на Ивана и хихикнул:
— Вот те, язви те!.. А я это думаю… Ха-ха-ха!
Он прожевал кусок, запил из чашки и прибавил резонно:
— Супротив прежнего нонешны умом, парень, ку-у-ды!.. Скажи, отколь чего берется?
— Народ дошлый, чего говорить, — согласился Анисим.
— Ну, па-а-рень — идет в ворота, — опять насел Асон. — Нет, девка-то, девка! Собралась, завьючилась, поехала!.. На пашню доле собираются.
Хрисанф, поднявшись и уходя к лошадям, кинул внушительно:
— Не пошел Евсей, от бабы отлипнуть боится — дочь ушла. Вот и все тебе. Кого тут разговаривать!
Анисим взъерошил черные с отливом волосы и, щуря угольки-глаза, захохотал:
— Уважила дочь!
Бергал украдкой улыбнулся. Ему ясно представлялось, как теперь шумит Евсей. И, словно подхвативши его мысль, Назар встрепенулся:
— Погоня, мотри, будет. Евсей теперь гу-гу! Вихрем землю дерет.
— Никого не доспеет, — отозвался Иван, решительно вставая и крестясь: — Не бараны, поди. По колодкам теперь шарится да дымком окуривает… Акулина на деревню лошадей ковать поехала.
— Штобы-те! — заливался Анисим.
Иван солидно одернулся, накинул шапку и повелительно взглянул на Акулину:
— Ты дохлебывай, чо ли. Сумины надо раскладать.
Она покорно, по-бабьи откликнулась:
— Сичас я. Рассупонь поди ремни-то. Не могла. Росой смочило, затянулись шибко.
Догоняя Ивана, она продолжала все тем же деловитым тоном:
— Надо там бадейки досмотреть: не потек бы мед.
И эта деловитость разоружила всех, кому на верхосытку так хотелось пошутить над девкой.
Оглянувшись на нее, Анисим восторженно тряхнул головой:
— Девка! А? Нет, ты, парень, — обернулся он к Назару: — не мутись. Вот тебе мой сказ. Не мутись. Золото девка! Твое дело таперь какое? Куды ты и што ты. Ни дому, ни печки. Скажи, дура нашлась, потянула…
Дарью прорвало:
— Скажи на милость! Калачом медовым не манили. Не хуже бы сосватали. Изба, поди, не без углов…
Все захохотали:
— Изба! — торжествовал Асон. — Супротив этого не скажешь. Изба, одним словом, молодяжничком огорожена, синим небом принакрыта, на полу — зелено.
Он развел руками в стороны.
Дарья обидчиво подвинулась за круг и, громко вздыхая, занялась своей торбочкой.
Польщенный Назар не сдерживал улыбки.
— Кого там! Обидно, слышь, то: не по-людски выходит. А девка, што говорить…
— Ты, ты-ты! — оборвал его Бергал, крича на жеребцов. — Покусайси-и!
Он проворно вскочил.
Подошел Хрисанф.
— Складываться бы, што ли? Как бы не скатило кого оттоль. — Он красноречиво показал на перевал.
— Это ты правильно, — согласился Панфил. — Кони поедят — седлаться.
Все сильнее припекало. Солнце плавно поднималось на небо. Лес стоял тихий и радостный. Неумолчно кипела и ворчливо пенилась речушка. Обсохшая трава стлалась цветистыми коврами по лесным прогалам. Светлой и красивой жизнью жила глубокая долина, огороженная в небо уходящими отвесами.
