Избранное. Том первый - Зот Корнилович Тоболкин

Разгладил копию, добросовестно снятую с годуновской карты, насупился, словно сердился на великое для российской науки деяние: «И всё ж мало познано нашими бывальцами и знатоками. И моя доля невелика. Но после нас придут иные. И станет Сибирь необъятная доскональна. Потом и вся Русь и весь мир запредельный предстанет, как небеса ввечеру: та Кассиопея – звезда, та – Венус, а тот воитель Марс...» – убрав со стола Строгановскую летопись, Ремез опять обратился к картам.

Вот лик Сибири, лист весь в знаках, подписях и причудливых извивах. Змеятся они жутковато и загадочно. Тут Енисей с Ангарою, тут Иртыш и Тобол с Обью. О том у Ремеза стих есть...

Отмахнулся от слагатости своей: «Баловство! Ну их!» – это про вирши. Отмахнулся и забыл и принялся сравнивать обе карты Сибири. Разнились они сильно. На правой больше помет. И её можно отослать в Сибирский приказ. Да полно! К чему Витзену уподобляться? Иные есть мерки: тот же Саав Есипов, тот же Фёдор-ямщик. Недосказанное есть ложь. И потому побредёт он по Сибири, и сыновей в разные концы разошлёт.

Ремез в бороду улыбался: «В меня пошли! Так, так, сыны! Не давайте себе послабления! Ленивый и слабый сиди на печи, сверчков слушай да тараканов дави. Нам любо в дороге. Может, час свой последний в пути встретим... Казаки же...».

А утром правёж был. Казнить же царя Ермилу велено в Москве.

«Дикость, тоболян недостойная! Опричнина!» – пробурчал Ремез, выслушав дьяка, читавшего приговор.

Ермила с улыбкою поклонился, звучно молвил:

– Хотел я воли добыть вам, да не сумел. Другого вожжэ себе ищите!

– Подь ты! – рассердился на него Ремез. – В своих соплях запутался! А туда же: вож! Токо и сумел лечь под палки... И других подвёл под это же.

 Били страшно – Ермила молчал. Избитого стащили с помоста, отхаживали, отливали водой, но стона так и не услышали.

И Ремез, только что осуждавший Ермилу, смотрел на него с удивлением: «Крепок! Ему бы умишка поболе – мог бы дел натворить!».

Весь день колотило Ремеза, весь день душа истекала кровью, словно не Ермилу били, а его самого.

Явился домой за полночь, а где ходил, не мог вспомнить. Утром, забыв взять с собой подорожники, уехал. И посошок с сыновьями не выпил. В дороге молчал и держался от спутников своих в отдалении.

Лёгкий дощаник под парусом, на нём толмач. Ремез Турчин да пятеро казаков. А встречь Иртыш волну гонит. Долго, куда как долго им плыть! Порою тянут судёнышко на бечеве. Сыну боярскому в бечеве идти зазорно, Турчину тем паче. Но в пути все воины, все товарищи. И потому, потуже перевязав раненую ногу, Ремез идёт с бечевой.

– Сидел бы, рисовал бы! – ворчит Василий.

– Чтоб рисовать, – отшучивался Ремез, – надо землю ногами прощупать.

И мнёт ногами камыш, отаву, песок прибрежный, показывая свой норов, столь же упрямый, как у Землероя.

Грызёт Иртыш берега, меняет русло, за то и прозван Землероем. На втором привале настиг их грудастый мужик, в плечах узкий, в бёдрах широкий.

– Домна! Как нашла нас?

– От самого Тобольска шла следом. К сестре в Тару плыву на крестины. Племяш родился, – глядя невинными на Ремеза глазами, частила Домна. – А вы далёко?

– От тебя в другу сторону, – буркнул Ремез.

Казаки ржали, вводя его в большой гнев. А Домна мигом спроворила ужин, велела Турчину открыть бражный лагун.

– Сёмушка, – говорила после, лаская в камышах Ремеза. - Не сердись! Не угодила – одна поплыву. Племянник и впрямь родился... лонись.

Их позвали к костру.

– За казака хлебосольного, за Домиана, – поднял чару Турчин.

– Морока мне с этим казаком, – проворчал Ремез.

Казаки прыскали в кулак, отмалчивались. Наскучило им тяжёлое молчание Ремеза.

– Морока, верно, – глядя на лебедей, тянущих к дальнему озеру, поддержал Турчин. – Ежели дозволишь, я помаюсь. Отдай Доминиана в подручные!

– Нужон ты мне! – рассердилась Домна и придвинулась к Ремезу.

Лебеди сделали круг и сели у берега.

– Стрельнуть, что ли? – обсасывая хрящик, предложил Турчин.

– Токо тронь их, убивец! – Домна выхватила у него ружьё, отбежала. – Тут и закопаем!

– Ладно, закапывай. Мне всё едино, где лежать.

Турчина задела её строптивость, ничьих угроз не терпел. Он поднялся и пошёл на неё грудью, сплёвывая рыбные от головы косточки.

Домна увернулась и бросила ружьё в реку.

- Ныряй сама за ним! Ишь разатаманилась! Нам безоружным тут рисково! – закричал на неё Ремез.

– Ладно, Ульяныч! Достану сам! – Турчин побежал к реке, но Домна опередила. Через минуту вынырнула с ружьём и, рассердясь на Ремеза, отвязала свой челнок.

– Куда заспешила на ночь глядя?

– Сказала, в Тару, на крестины. Хошь, поплыви со мной, – предложила насмешливо.

– Воевода как раз за тем меня посылал.

– Тогда ты, Василий...

– Я готов, – Турчин сделал вид, что садится в челнок. Но Домна замахнулась на него веслом.

– Ишь какой скорый! – отплыла и вернулась, когда казаки угомонились.

– Сёмушка! – позвала