Улица Космонавтов - Роман Валерьевич Михайлов
Порой хочется также прийти в официальное учреждение и зафиксироваться. Пошепчутся час-другой, затем ментов вызовут.
На свою пенсию он накупил бананов и устлал ими пол. Затем те, что мог, съел, остальные сгнили. Больше денег на еду не осталось.
Однажды он пришел ко мне в гости с огурцами в целлофановых обертках. И начал их мыть под краном, типа как еду моют перед едой. Но он не очистил их от оберток, прямо так, и целый час мыл. Просто слился с водой, с ее холодом.
Мы стояли с ним и Эдуардусом на зеленой чистой поляне, смотрели на солнце. Он сказал:
— У меня есть мечта: я хочу ехать медленно-медленно в ту сторону.
Каждый его выход из больницы был для нас праздником. Однажды мы захотели встретить его с музыкой, но как и подобает дуракам, перессорились, когда эту музыку выбирали. Душман предлагал поставить музыку Морриконе из фильма «Профессионал», такую ту-ту-ту-ту-ту. А я говорил, что соплей и без того в жизни хватает, давай его под Продиджи встретим. В итоге встретили как обычно — молчанием. Он рассказал, как вся палата ждала Нового Года, ждала преобразования бытия. Вот, 12 часов ночи настанет и… мир изменится. Произойдет коллапс, или глобальное просветление. А их всех, как обычно, в 21.30 загнали по кроватям, накачав галоперидолом и прочими снадобьями.
Самый понтовый прикид — это спортивные штаны и пижамная рубашка. Ты можешь идти так по отделению, в тапочках, и кидать понты. Спортивные штаны — значит, ты — спортсмен, пижамная рубашка — значит, ты — лютый спортсмен. Руки в карманы и прогуливайся так по коридору. По коридорам девятого отделения постоянно перемещались такие лютые спортсмены. Так ведь сходу и не разберешь: понтуются ли, или они реально запредельны, с клыками и кулаками. Но они все засовывались по своим кроватям, когда на прогулку выходил Чука.
Одной зимой я приехал навестить его в девятом отделении.
— Тут Чука! — сказал он взволнованно. — Его три дня назад привезли. Не выпускают из палаты.
— Да ты что! Чука?? Здесь?
— Да, посмотри через окошко, во второй палате.
Я подошел ко второй, посмотрел в окошко. На кровати лежат длинный чел, накрывшийся с головой одеялом.
— Уже три дня лежит. Это Чука.
Самые смелые и безбашенные обитатели девятого отделения малость стреманулись, когда его увидели. О Чуке в тамошних дурках ходили легенды. Я подошел к санитару.
Это мой друг там лежит. Можно его навестить?
Санитар ухмыльнулся и даже ничего не ответил, просто пошел по делам.
Я вернулся через несколько дней. Накупил фруктов: бананов, яблок, апельсинов.
— Пошли к Чуке! Санитар нас впустил.
— О, Рома, здравствуй, — Чука сидел на кровати и улыбался. Добрый-добрый. — А я тут отдыхаю.
— Возьми яблок.
— Спасибо. Как хорошо. Ты спортом занимаешься еще? Хорошо. Давай летом вместе возьмемся. Будем ходить, бить по груше. Давай вместе за спорт возьмемся.
— Давай, — я даже захохотал от одного осознания, как мы с ним летом пойдем куда-то спортом заниматься.
— А сейчас мне надо туда. Приходи еще. Спасибо за яблоки. Он лег и накрылся с головой одеялом. Сильный и страшный. Последний раз я его видел в 2000-м. Он шел по дороге, одиноко, странно.
— Чука, как ты?
— Превратился в курицу, посмотри на меня. Током били, курицу из меня делали.
Чука рассказал про подвалы дурок, про карательную психиатрию. Он заходил в запретные места, видел людей, прикованных к стенам. Видел ли? Ну, рассказывал. Затем он пропал. Я спрашивал у Кало и его брата, где Чука. Отвечали, что в какой-то дурке, совсем скрытой, совсем жесткой, откуда уже не выходят в чувствах.
20. Глубина и интимность.
Мы ездили в электричках и изображали имбецилов. Изображали так хорошо, что можно было не покупать билеты, контролеры впечатлялись внешним видом и нашим тихим, но ужасным поведением. Иногда ездили вчетвером. Двое оставались нормальными, а двое — обнюхивали друг друга.
— Ваши билеты.
— А мы вот этих везем, на лечение.
— А, понятно.
И контролеры уходили. Наверняка догадывались, что нечто сомнительное, но понимали, что с такими связываться — себе дороже.
Мы делились своими снами.
— Представь себе красивую роскошную свадьбу. Современную, такую, что проходит здесь рядом каждый день. Собрались гости — родственники, друзья. Жених с невестой — нарядные, довольные. Готовят стол на природе, отмечают типа, с выпивкой, с закусками. И тут… меняется ветер. Появляется стая собак, нескончаемая. Она накрывает собой свадьбу. А через мгновение все возвращается в себя, только невесты нет — она убежала вместе с собаками. Гости скажут, что невеста — сука. А жених будет стоять и смотреть вдаль, туда, где скрылась неожиданная стая.
— Как я встретил на улице мертвого человека? Он стоял у подъезда, смотрел в двери. Все проходили мимо и думали, что он — обычный. А я знал, что он — мертвый. Подошел к нему и закричал в лицо. Ожившему трупу надо откусить язык, чтобы он не сожрал вас. Но было неловко перед людьми вокруг — а что они подумают? Подумают, мол ненормальный какой-то, сумасшедший. Репутация таки.
У людей есть интимное. Но не сексуальное интимное, а настоящее. Сексуальное интимное у людей обычно примитивно. Они занимаются сексом с другими людьми или с собой — однообразно, неинтересно, скучно. А в настоящем интимном они могут. Некто печальный и обычный, стоит вштыренный, с фишками, вылезающими из лба, перед пустой стеной или зеркалом — он словил интимное и потерял всякие слова. Его пиздец как вскрыло ранним утром. Он об этом никому не расскажет.
И вот, вижу во сне точки, откуда раскрывается человеческое интимное — настоящее. Видимое расширяется, позволяется видеть не только то, что есть сейчас, но и то, что было раньше, и то, что будет потом. Немыслимые для глаза просторы, цвета. Можно стоять в этих точках и видеть неправильные геометрии — квартиры и окна, которые не видны обычно, которые находятся в глубине. И в этих квартирах-окнах раскрывается подлинная природа человеческих взаимоотношений, идей и желаний.
Похоже на изображение больницы Вальдау художником Адольфом Вельфли. Вроде нормально, плоско, окошки-окошки, но доходит скрытый крик.
Приснился Душман. Услышал таки, что
