Загряжский субъект - Василий Афанасьевич Воронов
Придавая серьезность моменту, Гаврила стал косолапо ходить по комнате, заложив руки за спину. Видно, мысль пришла к нему неожиданно.
– Предлагаю поработать у меня.
Зинаида без интереса пожала плечами.
– Мама меня ждет.
– Маму перевезем, и ей дело найдем.
– Гм… А что за работа?
– Советником у меня будешь, помощницей. А рынок матери отдам, городской.
– Шутишь, Гаврила Фомич? Какой из меня советник, я еще школу не закончила.
– Все устроим. И школу закончишь, и в институт поступишь. Ты мне нужна!
– И зарплату платить будешь?
– И зарплату, и дом куплю. И машину с шофером дам. – Гаврила был напорист и убедителен. Зинаида опешила, испугалась.
– Нет, Гаврила Фомич, так не бывает. У мамы надо спросить.
– Хорошо, завтра поедем к маме! – сердито отрезал Курлюк.
Вечером он рассказал Эвелине, как вызволил у цыган дочку Татьяны Веревкиной. И что собирается отвезти ее в Загряжск. Его удивила реакция Эвелины. Она как-то странно улыбнулась, с обидой поджала губы и сказала откровенно:
– Мне это неприятно. Увози ее поскорее.
– В чем дело? – удивился Гаврила.
– А ты не знаешь?! – взвилась Эвелина. – Она дочь Вани Жеребцова! Родня некоторым образом.
Курлюк только развел руками.
3
Загряжск полнился новостями.
Некоторая напряженность и выжидательность при смене власти улеглись, утишились как-то сами собой. Ожил рынок, прибавилось гостей, туристов. Запахло знаменитым шулюмом из молодых грачат. По вечерам из подворотен слышался душераздирающий вопль котов и приглушенно-радостное: «Ага, попался!» Полушубки вновь были востребованы. Открылись точки с самопальной водкой, и загряжцы вздохнули свободнее. Чиновники сначала робко, с оглядкой стали брать, а которые посмелее охотно объясняли просителям, что за такую-то справку или документ в другом месте берут вдвое больше и они, загряжские, работают себе в убыток, считай задаром. Пенсионеры роптали, их вежливо остужали: «Кто за бесплатно – пишитесь в очередь на месяц-два».
Бывшие стали потихоньку возвращаться. Кукуй-Прискоков позвал Ивана Жеребцова, похлопал его по плечу и сказал дружески:
– Хватит дурака валять, пора за дело браться.
И назначил его директором Загряжского порта. Вернулся на свое место финансовый начальник Врубель. Дрюня стал начальником вневедомственной охраны и надел казенную форму. К великой радости Певзнюка, Кукуй-Прискоков признал свою ошибку. Бывший начальник бани недолго редактировал «Загряжские ведомости», взмолился слезно: «Верните в баню!» Рокировка состоялась, счастливый Певзнюк уселся в свое кресло. Постепенно вынырнули все бывшие, и всем нашлись места. Мэрия заняла еще два особняка.
Пострадала только Антонина Светличная. Ее уволили по п о л и т и ч е с к и м мотивам. А подвели Антонину московские репортеры. Они сняли озорной фильм о Загряжске и показали по телевидению на всю страну. Там были и полушубки из кошачьих шкурок, и шулюм из грачат, и хмельной философствующий Дрюня, и фольклорный ансамбль Антонины Светличной. Все бы ничего, но репортеры подпоили гармониста из ансамбля, вывезли его в леваду и заставили перед камерой спеть частушки. Тот, конечно, постарался для москвичей – с блеском в глазах, с матерком, залихватски. И это бы ничего, но спел и такую:
Любим девок, водку пьем,
Ни о чем не думаем!
Эту власть не признаем
И с Прискок-Кукуявом…
Антонину вызвали в мэрию и шепотом объяснили, что частушка п о л и т и ч е с к а я, что мэр взъярился и еще неизвестно, как обернется, а она, как руководитель Дворца культуры, должна написать заявление и скрыться с глаз долой. Антонина плюнула и написала. После этого Кукуй-Прискоков стал героем многих частушек с обидными рифмами.
Впрочем, мэру было не до частушек. Ему наскучила рутина бумаг, распоряжений, жалоб, комиссий, юбилеев и праздников. Бойцовская натура бывшего боксера рвалась к привычной стезе. Он учредил клуб профессионального бокса, качнул туда большие деньги и готовил, тренировал команду к показательным боям.
Теперь чиновники докладывали ему в спортзале, у боксерской груши, с опаской поглядывая на шефа. Если доволен – со свистом ухнет по груше, нет – можешь получить в лоб.
Вроде бы шутя, загряжцы стали поголовно боксировать. В школе и дома, на работе и в парке, у рюмочных и на рынке. Чуть что, слово за слово, сразу стойка. Стихийно вспыхивали нешуточные потасовки с участием милиции и казаков. В травмпунктах появились клиенты с поломанными носами и ребрами, с выбитыми зубами, с синяками и шишками. Прославленный гармонист с шапкой у ног наяривал на рынке новые частушки:
В гости нас Кукуй позвал,
Всем подарков надавал.
Восхитительно?
Восхитительно!
У соседа Владислава
Двух зубов как не бывало.
Огорчительно?
Огорчительно!
А у нашего Петра
Перебиты два ребра.
Возмутительно?
Возмутительно!
4
Дорога шла по высокому извилистому правобережью Дона. Горбатый джип мягко и бесшумно скользил по узкой свинцовой полосе асфальта. Из-за озимей и далекой сиреневой череды лесополос величаво выкатывался огнисто-прозрачный диск солнца. Легкий туманец слоился, таял, сливаясь с эмалевой текучестью горизонта. Неоглядная степь накатила, надвинулась выцветшими каменистыми буграми и с размаху остановилась перед рекой, опускаясь змеистыми балками и увалами в пойму, в левады, в темень леса.
Прямо от дороги, с бугров, открывалась слепящая глаза даль с хуторами, станицами, редкими стадами коров, с церквушками и погостами, квадратами полей, паутинками дорог и – терялась, рассасываясь в мареве. Трубный бас теплохода, отражаясь от берегов, упруго разгонялся по водной глади и замирал далеким эхом. Диким хохотом отзывались стаи бакланов. Золотистая россыпь песчаных отмелей искрилась на солнце и стыдливо пряталась в камышовых чащах. Сонно распрямлялся, торжественно вставал над Обдоньем долгий летний день.
Зинаида потягивалась на сиденье.
– Страсть как люблю дорогу!
Курлюк, откинувшись, сидел за баранкой, блаженно мурлыкая и барабаня пальцами по рулю.
– Век бы так глядела, – продолжала Зинаида восхищенно. – Нигде такого нету. Вон боярышник цветет, как у нас под окном… А на нем на самой макушке кобчик сидит, гнездо сторожит. Попробуй подойди – глаза выклюет! За мной один раз сова гонялась в лесу, я случайно на ее гнездо наткнулась. Камнем упала на спину, когтями вцепилась, насилу мамка отбила. Вон пастушок на лошади коров пасет… А я пешком пасла. До свету вставала и в степи каждый божий день. Чего только не наглядишься. Суслики, ящерицы разные и гадюки попадались. Заяц как вскочит перед самым носом – до смерти напугает. А цветов сколько! Я всегда со степу мамке
