Четвертый корпус, или Уравнение Бернулли - Дарья Евгеньевна Недошивина
– И окно занавесьте, – сказала маленькая Наташа, ковыряя в носу.
С тех пор, чтобы не спровоцировать новые эпизоды обесточивания части города и снижения интереса к современной музыке, из купленных Лехой установок включали что-то одно либо вообще гасили свет минутки на три, пока глаза отдыхают и чайник кипит. Окно по просьбе Наташи занавесили, и зал, который представлял собой широкий коридор с шестью облупившимися колоннами и маками из цветной бумаги на стенах, превратился в идеальное место для романтических встреч.
– Здесь же можно совершить убийство, и никто не узнает, – сказала Анька и схватила меня за рукав джинсовки.
Вокруг прыгала толпа детей, в которой легко можно было потеряться, и только тонкий квадрат света по периметру покрывала, которым занавесили окно, служил ориентиром для выхода из зала. Во вспышках цветомузыки загорались красные маки, в ультрафиолете голубым светом сияла майка-алкоголичка Марадоны.
– Где накрашенный? – спросил он, стараясь перекричать Черникову. – Красится?
– Ха-ха-ха! – ответила Анька королю каламбуров и отвела меня в сторону. – Неужели Леха забыл?
– Или не понял. Не могла нормально написать? Зачем эти ребусы?
Женьки действительно еще не было. Он сказал, что задержится, потому что ему нужно убрать все в игровой, и зачем-то притащил туда зеркало с подсветкой. Этот важный нюанс наталкивал на мысль, что Марадона, возможно, прав, и готовящееся убийство теперь обретало очевидный мотив.
– Тихо! – сказала Анька, что казалось странным, учитывая, что мы были на дискотеке, но в перерыве между песнями за дверью в холле послышались шаги. – Кажется, наша лягушонка приехала.
В следующую секунду пол задрожал от басов, дверь распахнулась, и наша лягушонка вошла в зал. О том, что это именно Женька, а не Шура в искусственной шубе, как сказал потом Леха, говорило только наличие всех зубов, которые сияли голубым светом, как и алкоголичка Марадоны. Сияло вообще все: джинсы с талией такой низкой, что трусов еще не видно, но вопрос, есть ли они вообще, уже возникает, белое поло с дорожкой из страз. Но ярче всего, туды и ах, сиял хайлайтер на скулах.
– И-и-сусе! – радостно воскликнул Женька и тут же в обнимку с Марадоной улетел в ближний темный угол.
Их не было мучительных двадцать секунд, за которые мы успели усомниться в Лехиной понятливости и своей стрессоустойчивости. Но Леха работал в лагере далеко не первый год и был специалистом по шифровкам и мелкому шантажу, который он и применил в отношении Марадоны, чтобы тот отстал от Женьки и его сияющих скул раз и навсегда.
Спустя обозначенные двадцать секунд Женька вышел из угла живой и невредимый. После недолгих препирательств он рассказал нам, что Марадона тоже вдруг озаботился своей внешностью, что вполне нормально для современного парня, и попросил у Женьки как у профессионала самого высокого уровня шампунь от выпадения волос, чтобы они и дальше падали сексуальным образом на лоб, а не на пол, как стало происходить в последнее время. В обмен на сохранение какой-то его тайны, это посоветовал сделать Леха, причем как можно быстрее, пока с Марадоной не случилась та же беда, что и с ним.
Просьба Марадоны была большим секретом, но Женька поделился им с нами, потому что, во-первых, бесконечно нам доверял, а во-вторых, не хотел, чтобы в Анькиной руке, которой она держала его за поло, осталась половина страз Swarovski. Чужие секреты мы уважали, поэтому о проблеме Марадоны не узнал никто, кроме Гали, да и то только потому, что она очень просила.
После горна на отбой в соседней с Валеркиной палате никак не мог уснуть Антон, брат-близнец Лизы, эльфийская внешность которой так поразила Женьку. Из его окна был виден ствол старой сосны. В свете луны рыжий ствол казался фиолетовым, и тень от него делила палату ровно пополам.
– У тети Моти четыре сына, четыре сына у тети Моти, – шептал Антон, качаясь на шуршащем панцире. – Они не ели, они не спали, они все делали не так.
– Тебе понравилась отрядная песня? – Я села рядом и увидела в его тумбочке открытую пачку чипсов. – Она как будто про вас.
Антон проследил мой взгляд и ногой захлопнул дверцу тумбочки. Он был похож на Лизу. Такой же скуластый коротконосый эльф, только с темными волосами.
– Да ладно, – я демонстративно отвернулась, – вам пока можно делать все не так.
– А в каком возрасте уже нельзя? – спросил Антон. – Ты все делаешь так?
– Стараюсь. И вы должны стараться. – Я все-таки забрала чипсы из его тумбочки. – Завтра возьмешь в вожатской после завтрака. Посторонняя еда – только после посещения столовой. Тогда мы с тобой все сделаем так.
Антон угукнул и показал на мою одежду – джинсы и куртку:
– Ты ночью куда-то собираешься?
Немного подумав, я вернула пакет. В нарушение правил устава, запрещающих отлучаться куда бы то ни было ночью из корпуса, я куда-то собиралась.
Ночь была лунная, звездная. Тропинка, ведущая к незабудковой поляне, и все, что находилось по обе стороны от нее, теперь выглядели совсем не так, как днем. Листья седой полыни искрились, словно были покрыты не пушком, а инеем. Можно было подумать, что на улице не середина июня, а ноябрь. Полынь пахла так навязчиво, что все другие травы, оказавшиеся много ниже нее, не имели никакой возможности предложить что-либо более яркое. Горечь полыни оседала на тропинке в каплях вечерней росы.
Тонкие стебельки незабудок в темноте совсем не были видны. Казалось, что мелкие синие цветки парят над поляной бирюзовой взвесью и ночной ветер вот-вот сдует их и унесет за сосны этот голубой ковер-самолет.
Ручей, днем еле слышный, ночью превращался в бурный поток и, злясь на умиротворенность ночи, чуждую его беспокойной природе, с грохотом обрушивал с холма под дощатый мостик свои воды с растворенным в них лунным светом. Где еще такое увидишь?
К сожалению, всей этой красоты мы не увидели тоже. Перед нашим уходом, следуя Лехиным инструкциям, Женька сжег в туалете карту, решив, что до склада мы и так доберемся, а там спросим дорогу у прохожих.
– Или попутку поймаем, – серьезно сказала Анька, смутно догадываясь, что представители надзвездного мира гламура вряд ли когда-либо бывали ночью в лесу.
Шли без карты, полагаясь исключительно на свою память. Поскольку память была короткая, а дорога
