Кто виноват - Алессандро Пиперно
Я всегда притягивал сумасшедших (и прохиндеев). Почему – сам не знаю. Возможно, они чуяли, что в глубине души я такой же, как они, что я того и гляди что-нибудь отчебучу. Или же, видя, что я человек робкий и тихий, пользовались этим. В конце концов, они психи, а не дураки. Словом, стоит одному из них в меня вцепиться, и он уже не отцепится. Поэтому я ни капли не удивился, когда старуха и ее невидимая такса, походив кругами, возникли перед моим носом.
– Лаура, дорогая, – заговорил дядя Джанни, не давая ей рта раскрыть. – Твой Аарон сегодня в отличной форме.
Старуха, удивленная подобным знаком внимания, взглянула на дядю Джанни то ли недоверчиво, то ли подозрительно. Он и бровью не повел. Наоборот, продолжая разыгрывать пантомиму, широко улыбнулся, склонился к полу, где никого не было, и воскликнул с сияющим видом:
– Вот так проказник!
Это прозвучало настолько убедительно, что подозрительность старухи как рукой сняло, она затряслась от радости и признательности.
– Видишь, – подмигнул мне дядя Джанни, пока старушенция удалялась, пребывая на седьмом небе от счастья, – кого только нет в нашем маленьком штетле[12], даже деревенская дурочка. Что сказать тебе, мой мальчик? Пока наша родня не перестанет заключать браки между собой, среди нас будет все больше блажных и затейников. – И он опять прыснул.
Смех был заразительный, а не нахальный, хриплый, как у заядлого курильщика, по-настоящему добрый.
Тем временем мы подошли к перилам террасы.
– В общем, – продолжил он, – я понимаю, что после подобного вставного эпизода такие вопросы не задают, но все-таки, что ты скажешь о нас – обо всех родственниках, которых ты никогда не видел? Давай честно: мы похожи на марсиан?
Я отделался расплывчатым “Ну, не знаю”.
– Глупый вопрос, – заключил он сам. – Я о том, что тебе все это должно казаться чудным. Непривычным, да? Не хотел бы оказаться на твоем месте. Все эти Мафусаилы, собравшиеся отпраздновать победу над фараоном…
Я не привык к подобным выражениям и растерянно улыбнулся. Не то чтобы я многое понял из его речей. Зато я не мог не признать, что смесь радушия, оптимизма и шутовства помогали мне стать расторможеннее, как помогали “имею в виду” и “полагаю”, которыми он нашпиговывал свою речь, а также “родной” и “мой мальчик”, которыми располагал к себе собеседника.
– Только, пожалуйста, удовлетвори мое любопытство: что тебе рассказывает о нас мама? Как она все объясняет?
Я раздумывал, что будет честнее: сказать правду – До этого дня я знать не знал о вашем существовании — или приятную и не вызывающую подозрений ложь.
Зажатый в угол, я нашелся с ответом – таким же ловким, как у Пилата, но не совсем лживым:
– Мама у меня не очень разговорчивая.
Впрочем, я чувствовал, что имею право не столько отвечать на вопросы присутствующих, сколько получать ответы. Я позволял дяде вести игру во многом из желания соблюсти формальности. И думал о том, как мне лучше, уважительнее к нему обращаться? Вообще-то я с ним только что познакомился. Как мне его называть? “Дядя”, “синьор” или “доктор Сачердоти”[13]? Подобные дилеммы характерны для тех, кто плохо знает мир взрослых, для тех, кто почти ни с кем не общается, даже если касательно воспитания и хороших манер с первого дня тебе постоянно промывали мозги. Вряд ли случайно то, что мне до сих пор трудно переходить с “вы” на “ты” даже с молодыми и учтивыми собеседниками.
Вот почему я счел самым разумным давать сухие, уклончивые, обезличенные ответы; прикусить язык, прежде чем что-то спросить. Признаюсь, поскольку дядя болтал без устали, это весьма облегчало мою задачу.
– Тебе здесь нравится?
Нравилось ли мне там? Прежде чем подняться в квартиру, я и представить себе не мог, что моим глазам откроется такая красота. То, что называется прекрасный вид! Небо достало парадную палитру; город, в буквальном смысле лежавший у нас под ногами, выставил лучшие туристические приманки: сколько хватало взгляда, вокруг виднелись слитые воедино терпеливыми столетиями храмы, руины, купола, сады, жилые дома. Невольно закрадывалось подозрение: а что, если Юпитер и Юнона из своего расположенного на Олимпе президентского люкса тоже наслаждаются подобным зрелищем? Все было слишком красиво – да, слишком. Красота не столько очаровывала, сколько ошеломляла.
Дядя Джанни объяснил, что его старшая сестра прожила в этой квартире почти полвека. Бедняжка Нора, она скончалась, так и не поставив точку в бессмысленной ссоре с моей мамой, упустив возможность познакомиться с таким сообразительным и симпатичным племянником, как я!
– Сказать по правде, – а ты уже понял, что твой дядя говорит все как есть, – Габриелла действительно наломала дров. Для Норы это оказалось страшным ударом, она просто не знала, как быть. Прости мою откровенность, но это была черная неблагодарность.
Жаль, что дяде, который говорил все как есть, был послан не столь же прямодушный племянник, а соплежуй, научившийся у матери держать язык за зубами. А ведь терзавшие меня вопросы так и вертелись на языке! Что же произошло? Что такого натворила моя мама? Чем она огорошила тетю? Какой удар нанесла? Моя мама – неблагодарная? Да он шутит? Разумеется, я ничего не сумел из себя выдавить.
– Недурно, да? – спросил дядя Джанни, заметив, что в растерянности я вновь отвел от него глаза, ища спасения в раскрывшемся перед нами пейзаже.
– В этот час Рим похож на Иерусалим, – произнес он задушевно. – Это можно повторять вновь и вновь. Два святых города похожи как две капли воды. Все из-за света. Знаешь, все хвалят Стамбул, Барселону, Марракеш… Но этот свет – совсем другое дело, он ни с чем не сравнится. Разве что с Иерусалимом, да. Духовный, извечный свет – не знаю, понимаешь ли ты, о чем я.
Разумеется, я ничегошеньки не понимал. Кроме того, что во многом дядя Джанни напоминал моего отца: оба были людьми увлеченными, обоим хотелось заразить других своей восторженностью, безграничной любовью к нашему городу.
Отличало их то, что они занимали разное положение в обществе (увы, это не могло укрыться от глаз даже такого зеленого юнца, как я). Не то чтобы отец чувствовал себя отверженным, но он был лузером. Тем, кто, имея о себе весьма высокое мнение, постоянно сталкивается с действительностью, которая не дотягивает до его ожиданий. Вот почему, вспоминая золотые годы молодости, он не мог скрыть досады. Дядя Джанни, напротив, выглядел как человек, который распоряжается с легкостью, в свое удовольствие всеми дарами, которые послали
