Святочные истории - Александр Степанович Грин
Уже чрез несколько минут страдалица встала… она решилась как-нибудь добираться до дороги: авось они поворотят в другую сторону, авось она встретится там с какими-нибудь проезжими.
Опасность же и здесь, на открытом месте, как там, одинокая. Удерживая стоны, перетерпливая мучительную боль, она поволоклась кой-как вперед.
Надежда ее почти оставляла; нет, ей, видно, не избегнуть казни; ей, видно, не избегнуть от руки этих палачей; она получит, видно, наказание за невольное убийство.
В таких мыслях дотащилась она до дороги.
Смотрит в одну сторону: разбойники шагом удаляются; смотрит в другую — едут мужики с сеном. «Слава Богу! Вот, вот мои избавители! наконец Милосердый сжалился надо мною».
Настенька как будто воскресла, дожидается их и прямо в ноги.
— Отцы родные! спасите! защитите!
— Что ты, голубушка! Чья ты такая?
— Я дочь господина Захарьева.
— Того барина, что в Синькове живет, Ивана Григорьевича, — знаем.[35] Да как ты сюда попала?
— Разбойники меня увезли, замучили было — Бог помог мне убежать от них. Но они гонятся за мною. Родимые, пустите душу на покаяние, поминаючи своих родителей.
— Да как же нам упасти тебя, касаточка. Мы сами на оброке у этих разбойников и из их воли выступить николи не смеем. Они запалят нашу деревню, коли узнают, что мы тебя из-под их рук утащили. Житья ведь нам не будет, хоть со свету беги, — а от господ защита тоже плохая: они сами с ними хлеб-соль водят.
— Батюшки! сжальтеся! у вас свои дети есть. Бог вам невидимо пошлет, если вы меня, сироту, от лютой смерти избавите; да и накажет Он вас на том свете, если меня им предадите. Отец мой дал бы вам выкуп за меня, какой угодно: я единственная дочь его и наследница.
— Родная! и жалко нам тебя, да делать нечего. Посиди лучше здесь у дороги: авось, на твое счастие, попадется какой-нибудь проезжий помогучее, офицер или подьячий, так и ты целее будешь, и мы себе беды не накличем.
— Нет, мои отцы! Здесь усидеть мне недолго, я голодна, холодна, избита, ослабла, разбойники рыщут поминутно; если уж спасти кому меня, так только вам, — а вы, Бог с вами, не хотите. Буди воля Божия! Здесь я умру. Отсюда на вас Отцу Небесному и поплачуся!
— А что, братцы, — сказал один разжалобленный крестьянин, — ведь нам в самом деле грех ее оставить на верную смерть. Зароем ее в сено. Авось так провезем благополучно до Щиборова, а за ночь-завтра не мудрость доставить ее и в Синьково.
— Ну как попадутся нам разбойники?
— Авось не догадаются; а мы скажем, что видели в кустах на стороне какую-то женщину — они поторопятся. Ребята, вы как? — спросил он, оборотившись к прочим товарищам.
— Батюшки! спасите! — воскликнула Настенька, залившись слезами и повалилась мужикам в ноги.
— Пожалуй, мы не прочь, — отвечали все они один за другим.
— Благодарю, благодарю вас, мои благодетели.
— В чей же воз зарывать ее? — спросил Петр.
— Вестимо, в твой, — закричало несколько голосов. — Ты ведь затеял ее спрятать.
— Эхма, ребята, — отвечал Петр, почесывая голову, — видите, у меня какой возище навит: пудов тридцать. Не в твой ли, дядя Федор?
— Что ты, дура, городишь! у меня клячонка насилу ноги передвинет. Как прибавлять еще ей тяги?
— Али к тебе, Яша?
— Братцы! я еду впереди. Ну если, оборони Господи, они встренутся, так долго ли первый воз разметать? И вам тогда не уйти от беды.
— Эка хитрость! — возразил Федор, — ну да я, пожалуй, поеду впереди.
— А! теперь ты вызываешься, а даве так заартачился, — и, слово за слово, поднялась брань между мужиками.
Настенька между тем со страхом и трепетом смотрела во все стороны, опасаясь, чтоб не показались где-нибудь ее гонители и не застали ее на открытом месте. Не видя конца спорам, испугавшись даже, чтоб мужики не переменили своего намерения, она вступается в их распоряжения.
— Благодетели мои! Чем спорить, киньте жребий. Пусть сам Создатель укажет того доброго человека из вас, который должен взять меня под свое покровительство и получить лишнее награждение от батюшки, — хотя повторю вам, друзья мои, и все вы не будете обижены.
Некоторые мужики, услышав такое обещание, выдвинулись было наперед и, заикаясь, стали вызываться и затевать новый, противоположный спор; но прочие в один голос закричали:
— Кинем жребий!
Проворный Петруха отломил от дерева длинный сучок. Все мужики начали хвататься за него руками, и верхний конец, с обязанностию взять женщину к себе на воз, достался дяде Федору, у которого, однако ж, Андрей, сговорившись, перенял ее к себе.
Прочие мужики бросились тотчас к его возу, разметали его до половины и положили туда Настеньку, которая между тем выпросила кусок хлеба у своего хозяина, и потом засыпали ее снятою прежде половиною.
— Лешие! — сказал дядя Федор, — ведь она задохнется.
— Не то, — отвечал Петр, — мы позабыли про это, — и тотчас провертел отверстие в возе к заднему боку, к которому Настенька лежала головою.
Воз этот поставили они потом на самый конец, предпоследним, помолились Богу, побожились друг другу под страшною клятвой не изменять, не выдавать и длинной вереницей пустились в дорогу.
Не успели они отъехать полверсты, как навстречу нм пятеро разбойников.
— Стой! — закричали они на мужиков.
Обробелые, остановились и все повалились им в ноги.
— Откуда едете?
— С отходной пустоши. Барское сено везем. Здравствуйте, батюшка Дмитрий Алексеевич.
— Давно ли в дороге?
— Вчера на ночь выехали.
— Не видали ли вы кого-нибудь по дороге? Молодую женщину?
— Нет, батюшка, вот те Христос! никого не видали. Не останавливайте нас, Бога ради. Спешим ко дворам. Барин у нас, сами изволите знать, такой строгий.
— Да что вы переминаетесь, сиволапые, — закричал другой разбойник, — что вы перешептываетесь? Братцы! размечем воза! посмотрим! Верно, они спрятали ее: нельзя же ей сквозь землю провалиться. Не в третий же раз пошлют нас ее отыскивать.
Обробелые мужики заплакали и снова повалились в ноги.
— Отцы родные! что вы над нами делать хотите? Ей-богу, никого видом не видали, ни про кого слыхом не слыхали. С нами уж повстречались Степан Герасимович да Ваня Тяжелый; они нас оспрашивали.
— Врете, канальи, вы что-то испугались не путем. Развевайте! — И трое разбойников принялись за первый воз.
— Как не испугаться вашей милости? — отвечал Петр, — да подумайте сами: или мы о двух головах, что вас обмануть в глазах не побоимся, — или мы какие безблагодарные, что против вас, господ наших, замыслим недоброе, — или мы какие глупые, что из одной бабы себе гнев ваш
