Последний приют - Решад Нури Гюнтекин
Отец его силой заставил учиться в медицинском университете, но потом, увидев, что дела у сына идут не так хорошо, как хотелось бы, отправил его на несколько лет во Францию. Однако куда денешься от судьбы? Во Франции он, забросив учебу, начал ходить по театрам и брать уроки театрального мастерства. Он стал учеником Феликса Галипауда и других не менее именитых актеров. У него на руках было прекрасное письмо Феликса Галипауда, которое вполне могло сойти за свидетельство его учебы во Франции. Услышав об этом, господин Сервет опять не удержался, так как сам лично знал Феликса Галипауда. И они стали беседовать.
Когда «доктор» начал читать один из монологов Галипауда, подражая его манере, на французском языке, глаза бедняги господина Сервета наполнились слезами. Значит, эти слепцы из Дарюльбедаи его не заметили и такому человеку, с такими выдающимися способностями три раза указали на дверь! А раз уж он такой выдающийся талант, то мы не придали большого значения тем ошибкам и остановкам, которые он сделал и в стихах, и в наших текстах. Экзамен был успешно сдан, и занавес опущен.
Мы набрали труппу.
Мужчины: я, Азми, ходжа, Лахути, Садуллах Нури, доктор Рейхан, Пертев и успешно сдавшие экзамен два молодых человека Шевкет и Неджми…
Женщины: Макбуле, Сюхейла, Ремзие, Дюрдане и Мелек с Масуме… Среди экзаменующихся были кандидатуры намного талантливее этих двух девочек, однако Дюрдане знала их близко… Они жили с ней на одной улице. Даже называли Дюрдане тетей. Это были две сиротки, выросшие в бедности. За их порядочность она могла поручиться и надеялась, что Аллах их и дальше не оставит. Даже на солнце есть пятна, а они чисты. Сначала девочек хотели отдать в школу повитух, но они твердили одно — театр. Плюс ко всему и в доме культуры стали выходить на сцену. Она и сама присутствовала на одном представлении и была поражена. Чем набирать неизвестно кого, взять этих, конечно же, намного лучше. Вдобавок Дюрданэ сказала, что сама будет за ними присматривать.
Мечтавший всегда о великом господин Сервет хотел увеличить труппу до двадцати человек. Однако я настоял на пятнадцати.
— Расширение сейчас очень опасно для нашего бюджета, — ответил я и назвал причины.
Я сказал о том, что мы находимся еще в самом начале нашего пути и что я не сомневаюсь в том, что даже после начала нашей работы появятся еще более талантливые ребята, и что потом прикажете делать?
Ссоры между начальником и подчиненным у нас происходили совершенно по-другому поводу. Он, например, считал делом чести платить артистам не меньше, чем это делают в Дарюльбедаи. И при этом приводил мне кучу аргументов. Я, конечно, считал все это вполне справедливым, однако, выслушав до конца, с серьезным видом выступал против.
— Наш бюджет ограничен. Нельзя. А не то я откажусь от места финансиста, — говорил я.
Господин Сервет иногда делал вид, что злится. Но я понимал, что он вполне доволен моей работой.
Он и сам, бедняга, уже был в том возрасте, чтобы понимать, что и он не без изъяна. Поэтому видимость, что один из нас постоянно жмет на тормоза, повышало нашу безопасность. Короче говоря, мы играли друг с другом в расточительного правителя и в предусмотрительного визиря.
Господин Сервет после таких перебранок жаловался ходже, ища у него поддержки:
— Не знаю, правильно мы поступаем или нет?
Казалось, ходжа нашел формулу, выводящую его из этого щекотливого положения. Закрыв один глаз, он словно глубоко задумывался и озадаченно произносил:
— Да, это вопрос!
Не знаю, как ходжа, когда они оставались одни, растолковывал ему ответ на этот вопрос, но каждый раз после беседы подобного рода господин Сервет, сникнув, говорил мне:
— Ты, как всегда, прав! Дай Аллах тебе здоровья. — И продолжал смотреть на меня невинными глазами. — Не знаю я цену деньгам. Насколько меньше будем тратить, настолько сможем продлить эту комедию… Я хотел сказать, наше существование.
Глава десятая
До этого дня ходжа жил у меня в пансионе в Куледиби. Однако это только называлось, что жил. Он нашел своих старых друзей, то тут, то там по всему Стамбулу. И вместе с ними допоздна черт знает где шатался. Приходя под утро с обувью в руках, как загулявший муж, он входил в комнату.
— Откуда ты? — спрашивал я, если не спал.
Он усталым, иногда и подвыпившим грустным голосом говорил:
— С поисков утерянного. Однако, какая жалость, не могу никак найти!
После того как начали работать, он с деревянным чемоданом и зонтиком в руках перебрался в одну из комнат особняка господина Сервета и больше ее не покидал.
Мы все работали не покладая рук. Такой задор, наверное, бывает только у армии, рвущейся в бой, да еще… Да еще в театре. Несмотря на то что я все еще сомневался и не верил в наше дело, я засучил рукава. Но больше всего меня радовало настроение Азми, который после плена превратился в пессимиста. Но теперь я замечал вполне реальные перемены в его характере. Можно было даже сказать, что постепенно он избавлялся от своего пессимистичного настроения. Это был прежний Азми, как и в тот день, когда мы видели канал издали. И как в ту ночь, когда под артиллерийским обстрелом переходили его. Помню, как на мысе среди разрывов снарядов появлялся и пропадал только длинный хищный силуэт Азми-пирата. Я больше ничего не хотел, только бы еще раз увидеть его таким. Это наше приключение того стоило… Однако эта картина в то же время заставляла меня задуматься о новом поражении. И тогда я начинал работать в два раза быстрее. Как сказал ходжа, мы должны были продлить это приключение… Настолько, насколько это будет возможно!
Через несколько дней и я, прихватив с собой Исмаиля, перебрался в особняк. Потому что работа не требовала отлагательств и приходилось трудиться даже ночью.
* * *
Для того чтобы подготовиться к гастролям, у нас имелось только сорок-пятьдесят дней. Нужно было спешить.
Но в то же время нельзя было пренебрегать значимостью предстоящего турне по Анатолии. Мы воспринимали его, как генеральную репетицию.
Другого выхода, кроме как поверить в успех нашего дела, у меня не было. В сущности, и в
