В конце они оба умрут - Адам Сильвера
– У него, видимо, что-то с инстинктами было неладно, раз он просто сбросился с ветки, – говорит Руфус.
Птенец по крайней мере осмелился покинуть гнездо.
– Я испугался, что он замерзнет до смерти или утонет в луже, поэтому подбежал к нему, присел рядом на землю и сделал ему крышу из ног, как будто спрятал в домике.
Правда, холодный ветер сыграл со мной злую шутку: я сильно простудился, так что мне пришлось пропустить школу в понедельник и вторник.
– А что случилось потом?
– Не знаю, – признался я. – Помню, что заболел и не пошел в школу, но мое сознание будто бы заблокировало то, что случилось с птенцом. Время от времени я о нем вспоминаю, потому что не нашел тогда лестницу и не вернул его в гнездо. Тяжело вспоминать, что я оставил птичку умирать под дождем. – Я часто думаю, что, помогая этому птенцу, я совершил первый в своей жизни осознанный добрый поступок, который был связан только с моим желанием помочь другому существу, а не с ожиданиями папы или учителей. – Но для этой птички я постараюсь получше.
Руфус смотрит на меня, глубоко вздыхает, после чего поворачивается ко мне спиной и отъезжает. Грудная клетка снова сжимается; вполне возможно, у меня все-таки есть проблемы со здоровьем, которые обнаружатся сегодня, и я от них умру, но какое же облегчение я испытываю, когда вижу, что Руфус паркует велосипед у тротуара и ставит его на подножку.
– Я сейчас что-нибудь найду, – говорит он. – Не трогай ее.
Я проверяю, нет ли в поле зрения машин.
Руфус возвращается с выброшенной кем-то газетой и протягивает ее мне.
– Что нашел.
– Спасибо. – С помощью газеты я поднимаю с асфальта тельце птицы и ее оторванную голову. Потом иду к общинному саду напротив метро, расположенному между баскетбольной и детской площадками.
Медленно крутя педали, Руфус едет рядом.
– Что будешь с ней делать?
– Похороню. – Я захожу в сад и нахожу уголок за деревом, подальше от того участка, на котором местные садовники высаживают фруктовые деревья и цветы в попытке сделать мир немного ярче. После я опускаюсь на колени и кладу газету на газон, опасаясь, как бы не укатилась птичья голова. Руфус никак не комментирует мои намерения, но я чувствую необходимость добавить: – Просто не могу оставить птицу на дороге, а то ее выкинут в урну или, чего доброго, будут раз за разом давить колесами.
Мне нравится мысль о том, что птичка, которая так трагически погибла раньше времени, покоится в самой гуще жизни, тут, в саду. Я даже представляю, что это дерево когда-то было человеком, Обреченным, которого кремировали, и перед самой смертью он отдал распоряжение упаковать его прах в биологически разлагаемую урну вместе с семечком, которое даст новую жизнь.
– Уже четыре с небольшим, – сообщает Руфус.
– Я быстро.
Насколько я понимаю, он не из тех парней, что любят хоронить птиц. Я знаю многих, кто не понимает и не принимает подобные сантименты. В конце концов, для большинства людей птица – ничто в сравнении с человеком, потому что человек надевает галстук и ходит на работу, влюбляется и женится, рожает и воспитывает детей. Но ведь птицы тоже все это делают. Они работают (хорошо, без галстуков, тут вы меня подловили), спариваются и кормят птенчиков, пока те не научатся летать. Некоторые из них превращаются в домашних питомцев и радуют детей. Детей, что учатся любить и быть милосердными к животным. Другие птицы просто проживают свою жизнь до конца.
Такого рода сантименты – матеовский пунктик. Именно из-за них окружающие всегда считали меня странным. Я нечасто делюсь с кем-то подобными мыслями, даже с папой и Лидией.
Могилка размером с два кулака. Я стряхиваю с газеты тело и голову птички и в этот самый миг краем глаза замечаю вспышку у себя за спиной. Нет, первое, что мне приходит в голову, это вовсе не то, что инопланетяне спускают сверху своих приспешников, которые заберут меня с Земли. Ну то есть ладно, первым делом я думаю именно об этом. Я поворачиваюсь и вижу, что Руфус направляет на меня камеру мобильника.
– Прости, – говорит он. – Не каждый день доводится видеть, как кто-то хоронит птицу.
Я сыплю землю на тело птички и разглаживаю поверхность могилки, прежде чем встать.
– Надеюсь, кто-то окажется так же добр и к нам, когда пробьет наш час.
Руфус
04:09
Да этот Матео даже слишком добрый. Я совершенно точно больше ни в чем его не подозреваю. Не похож он на человека, который может на меня напасть. Но я реально просто в шоке. Не ожидал, что встречу кого-то настолько… чистого, что ли? Не могу сказать, что меня всегда окружали сплошные сволочи, но вот, например, Малкольм и Тэго в жизни не стали бы хоронить птицу, будем честны. Нападение на этого придурка, мать его, Пека доказывает, что мы далеко не невинные младенцы. Спорю на что угодно: Матео не умеет как следует сжимать кулаки и ни разу не проявлял жестокости, даже в детском возрасте, когда нам прощают и списывают со счетов много всякой фигни, мы же еще такие маленькие…
Рассказать ему о Пеке точно не получится. Эту историю я сегодня унесу с собой в могилу.
– К кому пойдем сначала?
– К папе. Можем сесть на метро. – Матео машет рукой в сторону соседней станции. – Всего две остановки в сторону центра, но так куда безопаснее, чем пешком.
Это расстояние я преодолел бы на велике за пять минут, и меня подмывает так и сделать и просто подождать Матео у выхода из метро, но интуиция подсказывает, что он меня кинет и я буду там шататься в одиночестве. Я поднимаю велик за раму и сиденье и несу его вниз к платформе. Я уже завожу его за угол, когда замечаю, что Матео с опаской мешкает позади, вместо того чтобы идти за мной. Помнится, я вел себя примерно так же, когда вместе с Оливией много лет назад ходил в дом с привидениями в Бруклине. Только я тогда был совсем ребенком. Уж не знаю, чего так боится Матео, но решаю не спрашивать его об этом.
– Все
