Выжить без зеркала. Сборник новелл - Анна Лощилова
Они были красивыми людьми с красивыми телами. Мой отец, он никогда не знал физической работы, имел тело длинное и тонкое, как цветочный стебель. Его женщина извивалась вкруг него, стонала. Это было бы красиво, будь это кино: хороший свет, звук, камера мотор начали.
Когда все закончилось, мама с отцом поехали домой, не пили кофе, чай. По приезду отец собрал вещи, лег в постель, чтобы выспаться перед дорогой, а на утро уехал.
Несмотря на то, что мама не упрекала его, не кричала и не плакала, держала за руку, которой он обвил ее живот, теплый и мягкий, отец чувствовал себя гадким и липким.
После его ухода течение нашей жизни, кажется, совсем не изменилось. Может быть, так было только для меня. Потому что Иоилю пришлось скорее повзрослеть, стать нашим защитником и опорой. Мы были нежные, маленькие женщины, которые только могут создавать видимость хранительниц очага посредством некоторого заработка и уборки по дому. Нам нужен был кто-то реальный, телесный, чуткий и твердый, Иоиль. Он был мужчиной, и я думала, что мы поженимся, когда придет время, а может быть, он женится на маме и станет моим новым отцом. Я принимала эту мысль – необходимость разделить своего любимого мужчину – ради счастья моей матери, я видела, как они любят друг друга и совсем не знала, и не знаю до сих пор, что любовь между матерью и сыном, сестрой и братом, мужчиной и женщиной как-то различается.
Мне казалось, они были бы хорошей парой. Мне казалось, мы бы тоже стали хорошей семьей – мужем и женой. Никто мне не объяснял, какие роли кто должен играть: играли мы не по правилам, словно отец забрал инструкцию, которое могла бы все объяснить. Я изучала мир методом тыка.
Мама жила все в том же доме, в котором я провела всю свою сознательную жизнь, они купили его с папой. На пороге меня встретил сын соседки, маленький олигофрен, значит, и соседка была у нас дома.
Так оно и оказалось, но я едва успела с ней поздороваться: как только я вошла на кухню, мама произнесла радостное, точечное «ай», а соседка поспешила удалиться во двор: «с приездом, ну, не буду вам мешать!».
– Посиди с нами еще, – говорила мама, – пока сынишка играет во дворе. Не надумала пообедать?
– Я не ем говядину, – ответила она. Я подумала тогда, что у нее курносый нос, а раньше я никогда не замечала.
– Религия? – спрашивала я курносую соседку.
– Можно и так сказать, – она задумалась, – я ем птицу. Они глупые. А коровы умные – и я их не ем. Не ем тех, кто умеет думать и понимает. Я не ем друзей, понимаешь? Это такой мой мясной принцип. Это такой кодекс. Не веганский, а мясоедский. Кодекс мясоеда.
– У меня что-то похожее, только в постели. Я тоже не ем друзей. Понимаешь?
Маму, кажется, не удивило, что я приехала. Ее словно ничто не удивляло. Она только посмотрела на мой скромный багаж в виде сумочки и спросила: «это ты вот так в поезде ехала?»
Хотя ни мне, ни ей не было понятно, что собственно не так с моим багажом. Мы знали обе: я здесь ненадолго.
– Я ненадолго.
– Ну, садись, – говорит мама, ищет в шкафчике шкатулку с чаем.
Курносой соседки на кухне уже не было, она убежала во двор, к своему дитятке.
– У меня, – говорю, – СПИД.
– Я знаю, – отвечает мама.
Сколько же еще тебе придется вытерпеть, мамочка, сколько еще испытаний?
И потом повторила вслух:
– Сколько тебе еще придется вытерпеть, мам?
– Еще очень много, Мириам.
Наверное, она все понимала и обо всем догадывалась, только не знала, как убедиться в своих догадках, да и стоило ли.
– Как Иоиль?
– Хорошо
– Вы вместе?
Вывместе? – говорит.
И я все ей рассказала.
Рассказала, как запуталась, влюбилась в Иоиля, потеряла его тело, обрела снова, рассказала, как готова была отречься от семьи, от имени и фамилии, потому что стал он, наконец, и все к тому и шло, не братом, не ближним, но ближайшим. Как стало в секунду одну, страшную, роковую, прекрасную секунду мне трудно с ним спать в одной кровати, хотя с малых лет мы засыпали после детских наших, невинных игр на простынях и одеялах, вывернутых, перевернутых в корабли и шалашики. Как в следующую секунду стали мы единым телом, целым, потеряли свою невинность и сказочность, как обрели что-то большее, сильнейшее, как стали самыми великими из людей, когда стал он моим мужчиной, а я его женщиной. Как две наши разные души, в разных телах, кровью и слезами крепили союз, и не было тогда людей красивее нас и выше, мы луна, мы звезды и земля, как упали бездыханные, без стыда, без соли.
Как узнали мы потом, что я больна, и болен Иоиль.
Но я этого, может быть, хотела.
Я искала спасение вокруг, а после, когда узнала диагноз, в смерти. И настолько сжилась с этой мыслью, прониклась в нее, срослась, что все казалось мне правильным и гармоничным, красивым и святым: я чувствовала святость в своей болезни.
А Иоиль был земной человек, реальный, в его смерти не было святости и света, была только неприятная вязкая горечь, соленая мутная боль, исступленное непринятие, маскированное спокойствием согласия с единственным исходом. И он собирался бороться. И чем увереннее он сопротивлялся болезни, тем несчастнее и страшнее она была.
Я рассказала, каким злом нас наказали за любовь, высокую, небесную, такую, какой не было еще на свете, облепили грязью и неприятием, скрипучим песком на зубах, спермой десятков мужчин.
Я рассказала ей все и уснула.
Мама провожала меня на вокзал, с пустыми руками, они мотались по ветру из стороны в сторону, закручивались вокруг тела.
До отправки поезда еще оставалось время, я попросила сигарету у молодого человека, он стоял, развязно приобняв свою спутницу. Сунула ее в рот.
– Мириам, Иоиль уехал, – она забрала у меня сигарету и механическим движением положила ее в карман, – он так решил. Чтобы ты не видела, как он умирает.
– А я, – спрашиваю, – я разве не умираю?
Впрочем, спросила я без истерики, скорее недоумевая, я ведь твердо была уверена, что я тоже умираю. Как и он, так и я.
– Ты не умираешь, Мириам, тебе еще долго и счастливо жить. До самого последнего твоего дня, – она достала из кармана мою сигарету и сунула ее в рот.
* * *Выдираю из обнаженного тела широкое лезвие ножа. Ведь знаю, что не стоит этого делать – комнату зальет кровью. Дом утонет в моей крови, а за ним
