Лебяжий - Зот Корнилович Тоболкин
– Степа, золотко, скажи ты ей...
Степа, посмотрев сквозь нее, вскинулся и забормотал:
– Волки! Вон, вон... зубами ляскают...
Раиса ввела противотифозную сыворотку и Симе и девочке и почти силком вытолкала их из медпункта:
– Уходи! И девочку уводи. Скорее!
Часом позже стали подходить присланные Горкиным рабочие. Начался прием.
Сима, успокоив раскричавшуюся после укола Наденьку, сидела дома и думала о безрадостной прошлой и неопределенной будущей жизни. «Вдруг не выживет, как я тогда? К кому прислонюсь?» – грызла все та же неотвязная мыслишка.
Усыпив Наденьку, погляделась в зеркало, припудрилась и наладилась в контору. Рабочий день давно кончился, но в кабинете Горкина горел свет.
– Деньжонок бы мне... Степа-то занемог! – обратилась к геологу Сима.
– Зайди в бухгалтерию – выпишут.
– Растратилась я, вся начисто растратилась...
– Я же не касса взаимопомощи! – раздраженно отмахнулся Горкин.
– А если я ручку вам... ручку поцелую? Не откажите бедной женщине! – Сима схватила его за руку, чмокнула между большим и указательным пальцами. Горкин, содрогнувшись от омерзения, вырвал руку, отпрыгнул.
– Фу, рабья душа! – пятясь, рычал он, а женщина, став у порога, расстилала доверительный сообщнический шепоток:
– Мне много не надо, ягодка! Мне лишь бы на первый случай! Услужи, а уж я век благодарна буду...
– Сколько тебе? – шаря в кармане, спросил Горкин. Придется потратиться. Без денег эта психованная баба отсюда не уйдет.
– Да сколько не жаль... поди, не обидишь?
Горкин кинул на стол шесть или семь десяток и отвернулся.
– Спасибо вам! Спасибочко! – Сима опять рванулась к его руке, но не достала, хотя достать могла легко: не старалась. Дело-то сделано. Складывая десятки, прятала от Горкина холодную злобную усмешку.
«Семь червонцев за здорово живешь... Ловко выманила, мошенница!» – чувствуя себя одураченным, хмурился Горкин. Он не привык давать в долг, если не был уверен, что вернут с лихвой. Но Сима об этом не знала.
Санитарный самолет между тем прибыл и, забрав Степу, вылетел. Сима увидела его на взлете.
8Уж трижды сходили на Лебяжий тракторы, а Саульский отмалчивался. «Из списков нас вычеркнул, что ли? Мы пока еще числимся», – думал Мухин, глуша в себе тревогу и лихорадочно переправляя на остров все, что было возможно.
Двадцать восьмого февраля – утро румяное разалелось – в Курье приземлились два тяжелых вертолета, прибывших из Уржума. Шла планерка. Старший из летчиков, тугощекий, как утро, румяный, молодцевато доложил:
– Прибыли в ваше распоряжение.
– Прибыли... – спохватился Горкин и прикусил ус. «Прибыли... как же так? Радиограмму-то я не отправил!»
– Вот и прекрасно. Давно вас ждем, – удивляясь его смущению, сказал Мухин и, закрыв планерку, отметил авиаторам маршрутный лист.
– Лебяжий? – насупился старшой, прочитав маршрутку. – А в главке толковали про Белогорье...
– Не беспокойтесь, вы свое получите.
– Тогда порядок. Главное – обеспечьте нам фронт работ! Чтобы не гонять борта пустыми.
– Это уж не ваша забота! – резко осадил пилота Горкин и, взглянув на Мухина, тотчас потупился. Он редко смущался, а если смущался, то умел это скрыть. А Мухин смотрит на него изучающе. Просвечивает как рентген. «Может, сознаться? Ну, забыл, с кем не бывает?»
Радиограмма была липовой. Но хоть как-то мотивировала задержку на Лебяжьем: «Дальше двигаться невозможно. Вынуждены базироваться на Лебяжьем. Ждем вашего решения. Мухин». Не передав ее, Горкин совершил первое предательство, осознав это только теперь.
Случилось это вот как. Время было позднее. И Татьяна Борисовна уже заперла аппаратную. На всякий случай спросила:
– Передать сейчас или утром?
– Можно утром. Сейчас вряд ли кого застанем, – Горкин взглянул на часы: девять. От нечего делать, спросил: – Вы почему до сих пор здесь?
– Игорь улетел на Р-8. Одной дома скучно.
– И у меня вечер свободен. Музыку любите?
– Кто ж ее не любит? – Татьяна Борисовна покраснела. Она давно ждала приглашения. «Вот новости! Смутилась...» – удивился Горкин. Но он не понял. Татьяна Борисовна разрумянилась оттого, что не ошиблась в своих ожиданиях.
– У меня есть приличные записи.
– Я зайду.
– Была музыка. Был коньяк. Словом, один из вечеров, которые запоминаются надолго.
О радиограмме забыли.
