Всеволод Иванов - Канцлер
Шум ещё более усилился, будто в зале взлетели сразу многие сотни птиц, чем-то спугнутые, и теперь бьют крыльями, кружатся под высоким, державным потолком.
Андраши приказал секретарям:
— Не занесите этого в протокол!
Ваддинггон услышал его слова и воскликнул:
— Заносите это в протокол!
Биконсфильд кивал головой, все повторяя:
— Очень красиво, очень смело. Браво, браво!
— Дайте ему говорить, браво! — снова воскликнул Ваддингтон. Голоса присоединились к его голосу:
— Просим, просим!
И снова говорил Горчаков:
— Поэтому только в видах мира Россия после короткой и победоносной войны прибыла на этот конгресс, без которого, повторяю, как в 1866-м…Опять шум и крики попытались прервать его речь. — Господа, я вижу, мною потревожены ваши больные воспоминания? Тогда я перейду к нашей Бессарабии. Да, к нашей! Эту страну мы взяли пустыней и сделали цветущим краем. Мы, господа, не отдадим Бессарабии, хотя б для этого пришлось ещё воевать. Для нас Бессарабия не вопрос выгоды, а вопрос чести. Возвращаясь к выступлению здесь румынских делегатов, я напомню, что в действительности все права и привилегии румын, о которых они здесь заявляли, были упрочены за ними ценою русской крови. В течение целого века нет ни одного заключённого между Россией и Турцией договора, который бы не заключал постановлений, благоприятных для румын. Мне хочется прибавить и психологическое замечание. Я сожалею о необходимости заявить, что если в частной жизни иногда случается, что, оказывая услугу приятелю, превращаешь через это друга в противника себе, то эта истина приложима ещё более в политике…
— В конце концов, князь, на кого вы намекаете? — Бисмарк негодовал.
— О, не беспокойтесь, глубокоуважаемый председатель. Я не предполагаю распространять только что высказанное наблюдение на все среднеевропейские страны…
— Напрасно, просим распространить! — обратился к Горчакову Биконсфильд.
— Просим, просим, — поддержал его Ваддингтон.
Бисмарк, иронически улыбаясь, передвигал каску, стоящую перед ним на столе:
— Любопытно было б узнать, какие у вас на этот счет наблюдения?
— Если любопытно, я скажу. Представитель одного среднеевропейского государства предлагает другому Тунис. А через нас предлагает этот же Тунис третьему государству…
— Кто — кому? — поинтересовался Ваддингтон.
— Кто, кто, скажите? — итальянский представитель был взволнован.
Бисмарк приказал секретарям:
— Не заносите это в протокол!
— Нет, прошу занести! — настаивал Ваддингтон.
Шум поднялся необыкновенный, который, кажется, никак не мог случиться на таком представительном собрании. Бисмарку пришлось перекрывать шум громким голосом:
— Радовиц! Пора, дайте мне материалы следствия!..
Горчаков откликнулся:
— Секретарь, дайте мне материалы Клейнгауза!
Услышав слова, произнесённые Александром Михайловичем, Бисмарк оттолкнул Радовица и снова упал в кресло. Он смотрел на Горчакова, потрясённый. А между тем дверь позади Горчакова открылась и вошёл с газетой в руке граф Развозовский. Он наклонился к Александру Михайловичу и почтительно передал ему газету.
Уполномоченные утихли, они глядели на пораженное изумлением и даже испугом лицо Бисмарка, а с него переводили взгляд на Горчакова и обратно на Бисмарка. Развозовский их не интересовал.
Александр Михайлович встал и сказал в полном безмолвии:
— Материалы о Тунисе напечатаны во французских газетах неким Клейнгаузом, бывшим чиновником Имперской канцелярии, бежавшим в Париж из Берлина. Это не мои слова, господа. Извините, господа, что отвлёк ваше внимание в сторону. — Горчаков обратился к Бисмарку. — Вы глядите на графа Развозовского, ваша светлость? Мой секретарь заболел. Граф Развозовский любезно взялся выполнить некоторые мои поручения. Благодарю вас, граф. Вы можете уйти, конгресс будет продолжать свою нормальную работу, не правда ли, господин председатель?
Бисмарк сказал с усилием:
— Согласно дневному порядку заседания… Да отстаньте вы от меня, скотина! — выкрикнул он, обращаясь к стоящему поблизости от него Радовицу, всё ещё держащему материалы. — Я сегодня же разгоню всю полицию!..
Горчаков приказал секретарям:
— Не заносите этого в протокол.
Бисмарк вытер вспотевший лоб:
— Согласно дневному порядку занятий члены конгресса приступают к продолжению обсуждения первой части пятой статьи Сан-Стефанского договора. Я обращаю внимание высоких уполномоченных на оговорку, приведённую русскими делегатами, ввиду которой признание румынской независимости получило бы единственное согласие конгресса только при условии, если Румыния признает законным присоединение Бессарабии к России. Что скажет по поводу этой оговорки достопочтенный друг, министр иностранных дел Франции, господин Ваддингтон?
— Со времени собрания конгресса Франция намекала румынам на необходимость удовлетворения бессарабского вопроса в духе русских пожеланий. Сейчас, видя дружелюбие и мирные чувства России, французские уполномоченные прямо предлагают Румынии согласиться на законное требование России.
Бисмарк удивился:
— Вы признаете это требование России законным? Вы — победители 1856 года, продиктовавшие Парижский договор?!
— Да, законным, господин председатель.
— Позвольте? Но для чего ж тогда мы созывали конгресс?
— Для того, чтоб признать это требование законным!
— Благородный лорд! Я вижу, вы совершенно не согласны со странным мнением господина Ваддингтона?
— Так как, видимо, — Биконсфильд говорил спокойно, — прочие державы, подписавшие Парижский договор 1856 года и передавшие Бессарабию Румынии, ныне отклоняют от себя всякое вмешательство в пересмотр этого договора, приведённый Россией, то я могу посоветовать кабинету Её Величества моей королевы не употреблять силу для поддержки вышеназванного договора.
— Говоря яснее, благородный лорд поддерживает предложения французского уполномочен-ного и отказывается от славы, завоёванной под Севастополем?
— Да, я пришёл к заключению, что с меня хватит и одного Севастополя.
— Здесь происходит что-то поразительное. Неделю назад, господа, вы говорили здесь же совершенно противоположное.
Горчаков улыбнулся:
— Если Солнечная система перемещается в мировом пространстве, то людям ли держаться за свои ошибочные мнения, господин председатель?
— Немецкое солнце недвижно! — Бисмарк сказал твёрдо. — Граф Андраши! Конгресс с напряженным вниманием ждёт вашего суждения по вопросу о Бессарабии.
— Австро-Венгерское правительство в деле мирного договора Турции с Россией имеет главным образом 0000, намерение изыскать такое решение, которое было б способно устранить настоящие осложнения и предупредить будущие. Поэтому я согласен с мнением лорда Биконсфильда и господина министра Ваддингтона.
После паузы Бисмарк спросил:
— Италия?
— Я присоединяю воззвание Италии к выслушанному воззванию австро-венгерского уполномоченного.
— Турция? — председательствующий возглашал отрывисто и зло.
— Оттоманские уполномоченные не предъявляют никакого возражения против начал, предложенных французскими уполномоченными, — сладко улыбаясь, сказал Кара-Теодори-паша.
— Все? Предлагаю огласить резолюцию.
— Простите, господин председатель, — прервал Бисмарка Горчаков. — Нам хотелось бы услышать мнение Германии.
— Вам, я вижу, князь, страстно хочется оставить Германию в одиночестве? Нет! — Сколько стоило Бисмарку это усилие, даже трудно себе представить. — Я присоединяюсь. Читайте резолюцию.
Ваддингтон принялся читать:
— Вследствие всех этих переговоров на Берлинском конгрессе, вышеупомянутая статья Сан-Стефанского договора читается так: «Княжество Румынии уступает обратно Его Величеству, императору Всероссийскому, отошедшую от России по Парижскому договору 1856 года территорию Бессарабии».
— Возражений нет? Высокое собрание приняло предложение французского уполномоченного. Дневное заседание закрыто, — буркнул Бисмарк и ушёл.
Все стали расходиться. Минуя Горчакова, уполномоченные повторяли любезно, расплываясь в улыбках:
— Поздравляем, поздравляем…
В пустом зале остались только Ахончев, который собирал бумаги со стола, и Горчаков. Александр Михайлович был спокоен:
— Праздник Бисмарка у Бисмарка испорчен. Но это ещё не всё. Надо проводить гостей до лестницы, чтобы убедиться, что они действительно ушли.
— Ваша светлость, как быть с графом Развозовским?
— Он получил наказание. Он отвез ружьё Шасспо и этого мошенника Клейнгауза в Париж. Он доказал, что исправился. Я считаю его свободным и прощённым. В конце концов, я сам толкнул его ко всему этому. Мундир я ему носить не позволю, пусть он наденет штатское платье и едет в Россию. Мне его жалко. Здесь его убьют. Второй раз холостым выстрелом в парке и берлинскими полицейскими, от испуга перед Бисмарком выдавшими труп какого-то самоубийцы за тело Развозовского, никого не проведёшь. Нет, пусть он едет домой, так и скажи. А ты всё грустный, голубчик?
