Влас Дорошевич - Юмористические рассказы
Она. И Пётр Иванович твой скажет неправду. Вы все заодно! Он холостой! Вот если бы он был женатый, тогда другое дело, — я бы от жены всю правду узнала. Мы, женщины, тоже все заодно. А теперь почему я знаю, правду скажет Пётр Иванович или нет?
Он. Ну, это же становится, наконец, невыносимо! Ну где же я мог до утра, кроме Петра Ивановича? Назови, где? (Смягчаясь и беря её за руку.) На кого я променяю тебя, моё золото, моя крошка, моё сокровище, моя цыпочка…
Она (не отнимая руки). Пожалуйста, без нежностей
Он. Моя милая детка, моя красавица, моя маленькая, моя крошечная жёнка, моя Зиночка, Зиночек, Зинуша, Зизизюнчик. (Обнимает её и целует в голову.)
Она (слабо защищаясь). Вот всегда так! Провинишься, а потом нежничаешь! В другое время, небось, не нежничаешь!
Он (окончательно привлекая её к себе). Вот, значит, и нужно, чтобы я был иногда немножко виноват! Моя кошечка, мой цыплёночек, моя жизнь, божество, сокровище!.. Ведь ты меня любишь? Любишь? Ну, говори!
Она. Перестань пожалуйста! Довольно!.. Перестань, говорят тебе.
Он (закрывая ей рот поцелуем). Любишь, любишь, любишь! Мне и в карты не везло, потому что ты меня любишь! Видишь, как нехорошо любить своего мужа, моя маленькая кошечка! Ужасно не везло в карты.
Она. И много ты проиграл?
Он (припоминая). Триста… триста… триста восемьдесят два рубля.
Она. Ой-ой-ой!
Он. Но ведь ты же виновата, моя крошка. Счастлив в любви — несчастлив в картах!
Она. Это вам будет хорошим уроком в другой раз. Не играйте в карты по целым ночам, если имеете жену, которая вас так любит! Да-с! Но вы ещё мало наказаны, милостивый государь. Вы заставили вашу бедную, маленькую жену спать в кресле, не раздеваясь, и должны за это сделать новое платье.
Он. Гражданский иск в уголовном процессе! Муж, обвиняемый в нарушении супружеских обязанностей, и жена вчиняет к нему гражданский иск. Сумма иска?
Она. Рублей полтораста… Пожалуйста, не морщитесь! И, кроме того, вы обязаны купить вашей жене новую шляпку. Я видела модели из Парижа. Только что привезли. Чудные вещицы! Это тоже будет стоить рублей пятьдесят…
Он (вставая). Но, матушка, я не могу тратить таких денег!
Она. Теперь уж я «матушка»! Как о деньгах заговорила, так из «милочки» сразу превратилась в «матушку»! А по триста восемьдесят два рубля проигрывать у вас есть деньги?
Он. Ну, да! Но поэтому-то и надо теперь сократить расходы, экономничать. А не транжирить! Не бросать деньги чёрт знает куда! Чёрт знает на что! Я буду проигрывать, ты будешь тратить на тряпки, на шляпки, на юбки. Хороши мы в конце концов будем!
Она. Но ведь ты же первый начал!
Он. Тем более оснований тебе сдерживаться! Ведь нельзя же смотреть на мужа как на рабочую лошадь, как на вола! Да и с вола двух шкур не дерут.
Она. Но ведь мне нужно платье! Своё белое я надеваю сегодня на «Гугеноты». Это уж шестой раз, как я надеваю в оперу одно и то же платье. А на «Аиду» нужно же платье.
Он. Можешь надеть и в шестой раз на «Аиду». А на «Гугеноты» мы сегодня не идём. Я не могу я устал.
Она. Вот хорошо! Он будет исчезать по целым ночам, а я должна себе отказать в удовольствии побывать на первом представлении оперы!
Он. Да я вам русским языком, сударыня, говорю! Я устал, я устал, я ус-та-л! Это, наконец, чёрт знает что такое! Тут поневоле сбежишь из дома! Я работаю как вол, как лошадь, устаю, как собака! Из меня сделали не человека, а какой-то скотный двор, зверинец какой-то! Я терпелив как осёл, но всякому терпению, сударыня, бывает конец! Я вовсе не для того работаю, чтобы мои деньги швыряли на тряпки! Я требую человеческого отношения ко мне. Я измучен, устал, разбит, а меня заставляют ехать в какую-то глупую оперу, потому что ей угодно показывать свои тряпки, сшитые на кровные, трудовые деньги мужа. Мужа, который работает с утра до ночи…
Она. И с ночи до утра, как, например, сегодня!
Он (окончательно выходя из себя). Что вы колете мне глаза сегодняшним днём? Сегодня! В кои-то века человек захотел немножко отдохнуть, посидеть в кругу товарищей — и ему делают из-за этого сцены! С него тянут деньги!
Она. Николай!
Он. Я давно Николай! Я тридцать два года всё Николай! Довольно-с! Довольно я терпел! Скажите, пожалуйста, поужинал человек с товарищами! Великое преступленье! И его за это пилят, ему отравляют жизнь, его оскорбляют, ему кидают в глаза самые гнусные обвинения. Он терпеливо сносит всё, молчит, и с него же, пользуясь этим случаем, хотят сорвать на юбки, на тряпки…
Она. Кто? Я? «Пользуюсь» тем, что вы не были дома, чтоб «сорвать на тряпки»? Опомнитесь, что вы говорите!
Он. Правду-с. Тут трудишься, работаешь, не знаешь устали — и вот как тебя ценят. Деньги, деньги, деньги…
Горничная (входя). Барыня, денег надо на керосин.
Она. Обратитесь не ко мне, а к барину, у меня нет денег на расход.
Он (выкидывая два рубля). Опять деньги! Со всех сторон теребят, тащат, рвут…
Она. Ну, я не желаю больше слушать вашей ругани. (Уходит.)
Он. Ругани! Это я-то ругаюсь! Доведут человека до белого каления, начнёшь говорить им правду, — они сейчас «ругань». Работа, труд — всё не в счёт. «Ругань», нечего сказать, хорошо ценят Хороша семейная жизнь! Вот тут и будь порядочным мужем…
Горничная (входя). Барыня плачут, а стол накрыт.
Он. Пошла ты прочь со своим завтраком! Я не буду завтракать дома… Я еду завтракать в Северную! (Надевает шляпу и быстро уходит.)
Занавес
И они все таковы, mesdames!
Легенда о происхождении одесситки
Когда всесильный Магадэва создал мир вместе с людьми, он дал торжественный обет не создавать больше никогда ничего и поднялся на седьмое небо, чтоб отдохнуть.
Пред его сомкнувшимися веждами уж проносились небесные грёзы, Магадэва уж видел божественные сны, когда его одежды тихо коснулся крылом великий Брама.
— Что случилось, — вскричал Магадэва, открывая вещие очи, — и что за шум доносится оттуда, с земли? Уж не вырвался ли ураган из лесов Индостана и не несётся ли по земле, разрушая всё на пути? О, как я счастлив! Не ревёт ли то океан, поднявшийся из бездны и пославший могучие отряды волн взять приступом землю. О, как я счастлив!
— Нет, повелитель неба и земли! — ответствовал Брама, — то не ураган ревёт над землёю, не океан поёт победную песнь. То… люди зевают от скуки.
— От скуки?! — насмешливо усмехнулся Магадэва. — Скука происходит от отсутствия дела. Отсутствие дела — свобода. Я слишком много дал людям свободы. Хорошо же, я превращу их в рабов! Они забудут у меня, что такое свобода. Им некогда будет зевать, потому что у них будет хлопот полон рот. Они не будут больше одиноки.
Магадэва вспомнил грёзу, которую он видел во сне, и создал женщину.
Индианку.
Прекрасную дочь его возлюбленной страны.
Она родилась в час заката, когда солнце золотит последними лучами весь мир, и оттого её смуглое тело золотистого цвета.
Стройная, как пальма, гибкая, как лиана её родины, она взглянула на расцветающие цветы лотоса, и оттого её глаза сделались прекрасными.
Знойная дочь знойного юга, она признаёт только одного бога — Страсть, и служит ей.
Извивающиеся змеи выучили её сладострастным танцам; у пёстрых птиц, порхающих в чаще лиан, она научилась песням любви.
Рождённая в таинственном сумраке священных лесов, она стыдлива, скромна, боязлива, как газель, а под тёмным бархатным пологом ночи вся отдаётся кипучей страсти, предоставляя звёздам любоваться каждым изгибом её прекрасного тела.
Звёзды глядят и горят от восторга.
— Вот вам подруга, — сказал Магадэва индусам, — из культа любви вы сделайте поклонение божеству. И пусть женщины, отдавшие всю свою жизнь на служение страсти, считаются священными, и сами брамины пусть возьмут на себя заботу об этих баядерках.
И Магадэва отлетел в другую страну, где солнце жжёт сыпучие пески.
Где от палящей жажды гибнут человек и животное.
Где одинокие пальмы не дают прохлады и тени от знойных, палящих лучей.
— Здесь моя бедная, маленькая индианка в один день потеряла бы всю свою красоту, — улыбнулся Магадэва, — она загорела бы и от жары превратилась бы в уголь. Надо дать этим беднякам женщину, которая не могла бы загореть.
И он создал негритянку.
Чёрную, как погашенный уголь, но горячую, как раскалённый.
Солнце льёт на неё свои жгучие лучи, и оттого зной живёт в её душе.
