Олесь Бенюх - Подари себе рай (Действо 3)
Телефон у нас на кухне. То Ленка у плиты, то Матреша, то обе вместе. Не дают поговорить толком с друзьями или девчонками. Вчера, 12 ноября был день рождения Томы. Она к себе домой пригласила. Собрались я, Юрка, Витька, Клара, Валентина. Каждый принес что мог. Пироги с картошкой, кусок сала, банку тушенки. Я попросил у папы бутылку кагора, у Матреши выцыганил селедку. Посидели за столом, потанцевали, парочками уединились по углам. Целуемся. Лафа. Вдруг является Томкина мама. Она ушла в ночную, плохо себя почувствовала, ее домой на машине директора фабрики отправили. Мы, конечно, сразу разошлись. Уже в девять я был дома. На кухне никого. Ленка ускакала к своей портнихе. Костик и Матреша спят в детской. Папа в кабинете сидит за бумагами. Звоню Томке. Ее голос... Он такой... Такой... Вообще красивее девчонки я не встречал. Только в кино. Смирнова, Целиковская, Окуневская. Томка тоже хочет быть актрисой. С ней я могу по телефону говорить часами. Иногда вдруг оба замолчим, слушаем, как бьется сердце. Дыхание перехватывает, в глазах радужные круги. - Ты здесь? - Я здесь. А ты? Ты здесь? - Потрясно!
Положил трубку. Сразу звонок. На часах - четверть двенадцатого. Кто бы это мог быть в такое время? - Алло! Я слушаю. - Добрый вечер, молодой человек. Позови, пожалуйста, папу. - А кто его спрашивает? - Скажи спрашивает Вячеслав Михайлович. - Сейчас. - Иду в кабинет. - Пап, тебя там какой-то Вячеслав Михайлович. - Папа так и подскочил в кресле: - Это же Молотов! - И бегом в кухню. Я за ним. Сам Молотов! Вот это да!
- Слушаю, Вячеслав Михайлович, да, сын. Алексей. Четырнадцать. В Восьмом. Спасибо. Да. Какое название? Академия педагогических наук. Нет, это по-моему хуже - Академия народного образования. Неточно отражает существо проблемы. Ну и что же? Есть общая, есть медицинских наук, сельскохозяйственная. Нет, в мире аналога нет. Структура? Да, с наркомом Потемкиным согласована. Нет, бюджет представлен приблизительный, два варианта - по максимуму и по минимуму. Готов, Вячеслав Михайлович, доложить и на заседании Совнаркома, и в Политбюро. Спасибо.
Папа вытер потный лоб, посмотрел на меня восторженными глазами. Передает весь проект Сталину. Никак не думал! Ни-как. В такое время. В такое время! - Ушел в ванную. Выпьет рюмку на радости. Завтра скажу ребятам, что нам звонил Молотов - не поверят. Ну и пусть. Расскажу Кольке. И про звонок, и про академию. Он поверит. У него отец профессор, в МГУ кафедрой заведует, они с папой знакомы. Вышел из ванной веселый. Говорит: С кем это ты по телефону болтал? Премьер-министр целый час дозвониться не мог. Нет, чтобы учеба, у него все девы сердца на уме. И в кого ты только удался такой Дон Жуан? - Я подумал - есть в кого, папочка. Есть в кого. Прибежал Костик, сонный, босоногий. Ревет: - Па, мне злой волк приснился. Я боюсь. Хочу с тобой спать. Без Ленки! - Давай в кабинете на диване ляжем, как мужчины. - Взял Костика на руки, пошел к себе. С порога повторил с улыбкой: - Дон Жуан Замоскворецкий!
Январь 1943. Новый год встречали с елкой. Федя приволок откуда-то из-под Краснозаводска. Ленка стала наряжать ее американскими игрушками, которые папа еще когда прислал мне из Нью-Йорка. Я сказал, что елка наша и на ней должны быть игрушки наши. Она ни в какую. Так и вышло - одна половина елки американская, другая русская. Костик помогал и Ленке и мне. Я его подсадил, он звезду на верхушку надел, захлопал в ладоши - светится лучше кремлевских. Матреша оторвалась от плиты, поглядела, вздохнула хороша-то хороша, да лучше бы в лесу жила, а теперь через неделю на помойку пойдет. Пришел проверить голландки Кузьмич, привел с собой Нинку полюбуйся, дочка. Для него уже был приготовлен подарок - бутылка Московской. Нинка нашла под елкой большой кулек с мандаринами, пастилой, плиткой шоколада. Костик тут же потребовал свой подарок. Я сказал, что его ему принесет Дед Мороз. Дед Мороз-папа приехал, когда было уже без десяти двенадцать. Быстро надел ленкин красный берет, надвинув его на самые глаза, кузьмичев кожух, прикрепил на подбородке пушистую мочалку. Разбудили Костика. Он долго с опаской смотрел на чуднoго старика, был готов вот-вот зареветь. Тогда Дед Мороз сказал: - Ты Костик - заячий хвостик? Я подарки тебе привез. - Ты папа, папа! Ура! Я сразу тебя узнал. - Костик получил игрушечный автомат и пистолет. Стал сразу тарахтеть и хлопать пистонами: На тебе, фашист! На! - Матреше достался отрез драпа на пальто, ее-то все штопанное-перештопанное. Ленке какие-то старинные серьги и перстень попали. Мне - первые в жизни наручные часы. Швейцарские. Выпил я свою рюмку кагора, сказал, что хочу спать. Ушел в кабинет. Свет не зажигал. Открыл светомаскировку одного окна, сел на подоконник и заплакал. Тут елка, подарки. А мамочка где-то в землянке или в окопе. Может, под обстрелом. Давно от нее писем нет. А какая-то Ленка бриллианты получает, в тепле нежится. А она моложе мамы. Могла бы тоже воевать с фашистами. Мамочка, любимая наша защитница, приезжай быстрее. Я так по тебе соскучился! И Костик. - За окном пурга. Мороз. Темень. Там, далеко, мама, война, смерть. Но я знаю - мама жива и она вернется. Матреша гадала на картах, она здорово гадает. Для трефовой дамы из казенного дома будет сначала удар, потом радостное известие, ей предстоит дальняя дорога, небольшие неприятности и хлопоты, а после радость и любовь.
На Старый Новый год папа разрешил мне пойти к Кольке Игнатьеву. Собралось нас десять человек, он, я и три Игоря - маленький, средний и большой. Все со своими девчонками. И Колькины предки. Его отец еще до революции в университете преподавал русскую словесность. Он затейник, весь вечер учил нас старинным студенческим играм, проводил конкурсы на знание обычаев, литературы, географии, истории. Мы унизительно мало знаем. А когда нас учат, мы совершенствуем подсказки и шпаргалки, а не знания. И злимся, когда нас за это справедливо наказывают. В полвторого родители Кольки ушли спать. Большой Игорь достал бутылку водки и я впервые ее попробовал. У Кольки в заначке оказалась вторая. Куролесили до шести утра. Томка и я улеглись спать на диване в дальней темной комнатке. Водка добавляет смелости. И нахальства. Дверь в каморку закрыта. Мы в одежде под толстым ватным одеялом. - Давай разденемся? - Это я горячим шепотом. - Зачем? - Это она таким же шепотом. - Душно и жарко. - Ну давай. - Мы остались в одних трусиках. Я стал гладить ее грудь. Соски твердые, наши поцелуи жарче и жарче. - Не надо, - Томка произнесла это жалобно. Не отталкивала мои руки, не отодвигалась. Сменила шепот на голос. Чувствую - близко слезы.
- Томик, почему не надо?
- Не знаю. Я... Ты... У меня никогда ничего не было. - А целует крепче. И стонет - не как от боли, как-то иначе. - Потом, потом, Лешик. Сейчас не надо, не на-дооо... - Водка-водкой, но я вспомнил Фрейда, его слова об инстинкте и разуме. Я потом Кольке рассказал, он от смеха чуть не лопнул. - Нашел подходящий момент размышлять о разуме! И Томка, как пить дать, не простит тебе столь неуместного воспоминания о психоанализе.
И ведь он оказался прав. Чуть не на следующий день загуляла Томка с фронтовым лейтенантом. Он после ранения на побывку к родителям приехал. Завертели ее пьянки-гулянки. Бросила школу, определилась в госпиталь санитаркой. Пошла по рукам. Забеременела. Неужели, если бы я тогда ее не пожалел и мы бы стали по серьезному встречаться, ее судьба сложилась иначе? Подвернулся бы не этот, так другой лейтенант или капитан. И все понеслось бы так же. Или нет? Чего гадать? Одно верно - папа дал мне читать Песталоцци, или это сказано где-то у великого Леонардо да Винчи - жизнь не письмо, ее нельзя написать в черновике, а потом переписать набело. Живется-пишется единожды. И навсегда.
5 марта. Ура! Всыпали наши немцам по первое число под Сталинградом. Что, получили, гансики проклятые! Еще не то будет. Суворов до Берлина дошел. И мы дойдем. За все расплатимся. Жаль, у нас колокола не звонят. Все равно, вся Москва ликует. Наконец-то и на нашей улице праздник. А у меня вдвойне. Получил письмо от мамы. Подумать только - она воевала в самом Сталинграде! Цензура это зачеркнула, но если смотреть на свет, разобрать можно. Там была дважды легко ранена. В тыл ехать отказалась. Подлечили в медсанбате и снова на передовую. Как я люблю тебя, мамочка! Как горжусь тобой! В школе уроки отменили, правда, назадавали на дом вагон и маленькую тележку. Зато на митинге фронтовики выступали, даже один Герой был. И он то же, что и директор, талдычил - отличная учеба есть лучший вклад в победу. Хотел бы я посмотреть, как он сам на нашем месте усидел за партой! "Вы будущее страны". А я хочу быть ее настоящим.
Поздний вечер. Папа еще не приехал. Матреша и Костик спят. Ленка второй час в ванной лежит. Небось, как обычно, своего Стендаля читает. А я корплю над уроками в кухне. Тепло. Вкусно пахнет жареной картошкой. Моя любимая еда. Пью чай вприкуску с постным сахаром, изредка витаю в облаках. Вдруг позвонит Аня. Она обещала. Только это ничего не значит. Она может продинамить и со звонком, и со свиданием. Фигуристая, красивая. Особенно глаза, зеленые-зеленые, большущие. И ресницы как у куклы, длинные, пушистые. Голос будто из самого горла исходит. И всегда слегка простуженный. Были на катке в парке Горького, три Игоря и я, там с ней и познакомились, и все влюбились. Большой говорит: - Тоже мне Анну Керн нашли! Но сразу видно - врет. Она отшила его прямо там, на катке. Маленький исподтишка прицеливается, приглядывается. Но она же выше него на целую голову. Средний Игорь и я явные соперники. Анька живет одна, помогает ей тетка. Отец погиб на фронте чуть не в первый день войны. Мама умерла совсем недавно от разрыва сердца. Крутит нам яйца, то с ним встретится, то меня домой пригласит. Она на два года старше нас и это чувствуется. Целуется взасос, а дальше ни-ни. Как на трофейной открытке, которую дядя Любомир подарил - к лодке на длинном поводке привязана собака, у нее перед мордой на удочке толстая сосиска, собака тянется к сосиске, во всю гребет лапами и тянет за собой лодку с парочкой влюбленных. Где же ты, стерва зеленоглазая? Уже полпервого ночи. Ясно, теперь не позвонит. Я собираю учебники, вхожу в гостиную. Вдруг звонок телефонный, резкий, мощный. Тут же звонок в дверь. Ночью любой звонок как сирена воздушной тревоги, а тут целых два. Открываю дверь - папа. Хватаю трубку: - Наконец-то! - Нет, какой-то мужик папу. Говорю недовольно:
