Дан Маркович - Монолог о пути
Он выпил бутылку вина, проглотил сотню таблеток снотворного и лег спать.
При его жизни я завидовал ему, считая, что не могу так, как он, решительно и крупно поступать. Потом оказалось, что могу, только у меня это происходит по-иному. Коля все заранее вычислял, я же должен прочувствовать. Мои решения приходят более долгим сложным путем. Смотреть далеко вперед всегда казалось мне бесполезным. Жизнь буквально набита случайностями, это как ветер, сметающий наши бумажки с планами. И я никогда не знаю, как поступлю... пока кто-то не скажет мне твердо на ухо - "вот так!." А Коля до конца поступал логично и последовательно: понял, что программа его провалилась, и принял решение. Я этого не понимаю. Вдруг что-то возьмет да и выскочит из-за угла...
9
Через несколько лет я почувствовал, что нахожусь в тупике. Это было непонятное, неразумное чувство. Мое положение улучшилось: мне стали больше платить, ребенок не болел так часто, как раньше, мы получили новую квартиру, большую, теплую и светлую. И главное, у меня шли работы, неплохие по нашим масштабам. Но вот возникло такое ощущение - своего состояния, положения в том пространстве, в которое я попал. Положение казалось неважным. Какие были основания?
Обстановка в стране становилась все тревожней, начались хмурые 70-ые годы. На меня смотрели с недоверием - мои приятели были диссидентами. За границу не пускали - никуда! не повышали в должности, не давали ни денег, ни оборудования.
Почему я не уехал? Ведь несколько раз был близок к этому решению, и возможность была. Наверное, сказалось мое недоверие к тому, что изменив условия жизни, я добьюсь какого-то перелома в судьбе. Я всегда презирал достаток, вещи, комфорт, таким было мое воспитание, и за границей мало что прельщало меня. У меня не было таких интересов в жизни, ради которых стоило бы уехать. Что же касается науки... Я уже знал, что там тоже много рутины и серости, и только очень немногие лаборатории на высоте. Попасть туда у меня шансов почти не было, для аспиранта я был уже стар и, главное, привык распоряжаться собой, никому не подчиняться, делать то, что интересно мне, а не руководителю. Я знал, что там придется из кожи лезть, чтобы "завоевать позиции", кому-то понравиться, думать о деньгах, браться за любую работу... Я предпочитал быть нищим, но поменьше думать о вещах, которые считал скучными и даже низменными, что скрывать. Несмотря на все ограничения из-за нашей нищеты, я очень дорожил своей свободой - она давала мне главное настроение работать, удовольствие от своих попыток. Я почему-то всегда верил, что и здесь смогу что-то сделать. Может, это и было неразумно, но вот не хотелось ехать, и все.
Мрачных прогнозов относительно будущего России хватало с лихвой, но я ни в какие предсказания не верил. Порассуждать о том, "что будет", любил, но у меня виды на будущее зависели от настроения - сегодня я думал так, завтра иначе... Я не чувствовал реальности будущего - никогда, и жил сегодняшним днем. Завтра?.. как-нибудь... там посмотрим...
Радости воссоединения со своей нацией всегда были мне чужды. Меня не привлекало, что я буду "среди своих". Я не считал, что национальность важна, и всегда хотел видеть перед собой только человека. Мое еврейство мало занимало меня. Подробней писать об этом нет смысла. Я был оторван не только от нации, но и от родительского дома - уехал в 16 лет, и это никогда меня не тяготило. Везде я находил двух-трех людей, с которыми было хорошо и интересно, и довольствовался этим. Когда становилось тяжело и страшно жить, а так бывало, я мечтал не о близости к людям, не о понимании, а о доброжелательном равнодушии европейских улиц... но ничего не сделал, чтобы оказаться на них.
10
Нищета нашей науки, конечно, усиливала это ощущение тупика, о котором я начал говорить. Мне часто приходилось довольствоваться узкими вопросами, отдельными аспектами проблемы, мои скудные возможности вступали в противоречие с представлениями, что и как следовало делать. Несколько раз я натыкался на важные проблемы, ставил неплохие задачи, но меня тут же обгоняли, едва я успевал приступить к делу. Я бегал в поисках ничтожных реактивов, спорил с лаборанткой и кладовщиком, отбивался от парторгов, от следователей с их улыбочками...
И спрашиваю себя - неужели все так и было? Действительно, да... но было много и хорошего, порой было весело, рядом были люди, которые в таком же положении ухитрялись делать что-то умное, интересное, даже значительное. И потому я преодолевал свои страхи и трудности и постоянно надеялся, что "все будет хорошо". Не верил в свою обреченность. "Только бы работа шла побыстрей, получше!" Я не желал вникать в суть своих сложностей внутренних, а внешние презирал. Старался презирать, так будет точней.
Из-за нищеты я вынужден был стать мастером на все руки - и химиком, и биологом, и физиком-спектроскопистом. Сказывалась оторванность от мировой науки - трудно было с кем-то связаться, кооперироваться и даже спросить совета, который бывал так нужен. По общим вопросам - пожалуйста, много умных и знающих, но когда речь заходила о конкретных вещах, оказывалось, что большинство бьется точно так же.
Я уже говорил, что не чувствовал "запаса прочности", считал, что будь у меня глубокие физические знания, и математические, я бы продвинулся дальше. Теперь мне кажется, что самое лучшее знание физических основ вряд ли помогло мне. Вся эта "тяжелая артиллерия" была малоприменима к таким сложным молекулам и процессам, которыми я занимался. Так что ощущение "скользкого льда" было преувеличенным. Но были и реальные основания для неуверенности. Довольно глубоко зная экспериментальную и теоретическую биохимию, медицинскую химию, я оставался дилетантом в физико-химии, спектроскопии, молекулярной физике, с которыми приходилось ежедневно сталкиваться. Я много читал и знал, но у меня не было уверенности профессионала, для которого характерно знание границ своей науки: в своих пределах он чувствует себя уверенно. Что с того, что он, химик, поверхностно понимает устройство молекул, с которыми всю жизнь имеет дело. Это уже область физика-молекулярщика или квантовой науки. Дилетант, самоучка этих границ не чувствует, ему не читали курсы лекций, и он от одного уровня понимания переходит к следующему, не подозревая, что нарушил границы наук. Вроде бы здорово - он старается идти за пониманием все глубже... и натыкается на нехватку знаний, на пробелы в образовании. Тогда ему гораздо трудней, чем профессионалу, избавиться от чувства своей неполноценности... Довольно глубоко понимая, что делаю, я чувствовал себя неуютно - незащищенным перед громадой наук, которые были мне нужны. Я слишком далеко ушел от своей твердой почвы.
То чувство тупика, о котором я говорю, конечно, связано и с недостатками моего образования, и с нищетой, и с изоляцией... но оно имело более глубокие корни.
Я имею в виду мои внутренние сложности. Некоторые черты личности, которые к тому времени проявились совершенно четко. Если в Тарту были только намеки, а в Лениграде звоночки, то теперь - преграды и неодолимые препятствия, о которых я и не подозревал. Раньше я не был самостоятелен, а теперь сам решал, что делать. И мои сложности вылезли наружу.
11
Я уже неоднократно говорил о своей чрезмерной внутренней сосредоточенности. Я интересовался не ДЕЛОМ, а тем, что можно назвать "Я В ДЕЛЕ". Меня увлекало только то, что я делаю сам. И потому я не хотел толкать вагонетку по рельсам вместе с толпой таких же - собираться, объединяться, составлять общие планы, постоянно обсуждать результаты... и вообще, вести себя так, как естественно и разумно поступать в каждом ОБЩЕМ ДЕЛЕ.
Делать часть дела и так уж просто приходилось: вычитываешь в журналах и бежишь дальше... Мне был неприятен весь этот ажиотаж - люди слетались как мухи на что-то, вовсе не ими открытое и начатое! Я не переносил соревнований. Если бросался вдогонку за кем-то, а это приходилось делать при нашей отсталости, то тут же терял свой "объект внимания" - уже не понимал, что делаю, следую ли логике самого дела или бегу по дорожке, стараясь быть первым. Работать вместе, складывать все в общую копилку... или вырывать из чужих рук, как эстафетную палочку?..
Я не хотел.
Это я теперь понимаю ясно, а тогда возмущался собой, своей странной ленью, нежеланием общаться, ехать куда-то ради более современных методов, ходить по чужим комнатам, работать на чужих приборах... Наука требовала от меня разделения труда, знакомств, поездок, постоянных разговоров, спешки, необходимости улавливать, откуда ветер дует, что самое последнее сказано...
Общее дело! - я не мог с этим примириться, и это было странно! дико! смешно! и мне самому непонятно. Все, что было неприятно делать, я откладывал, тянул, волынил, предпочитал сидеть в своем углу - делать меньше, похуже, поуже, но так, чтобы все дело было в моих руках. Мне было трудно преодолеть свое нежелание, тошноту перед естественным и нужным для науки поведением. Я напрягал всю свою волю - заставлял себя, терпел, кое-как преодолевал... Но, преодолевая, сжимался, как пружина, только и думал, как бы скорей убежать обратно в свои уютные комнатки, где ждут меня мои приборы, пусть не лучшие, но с ними я могу вести неторопливый ночной разговор.
