Юрий Буйда - Домзак
- Факты, улики и все такое? Свидетели?
- Насчет свидетелей, как всегда, туго. Боятся люди. Обезьян ведь ни перед чем не остановится. Вот пусть пока милиция и прокуратура им и займутся. За что мы им деньги платим?
- Налоги, ты хотела сказать? Или взятки?
Мать усмехнулась.
- Покойный Андрей Григорьевич при поддержке местных бизнесменов и властей создал общественный фонд помощи правоохранительным органам. Фонд-то общественный, но сам понимаешь...
- Понимаю. - Байрон погасил окурок в пепельнице. - Ты особенно не беспокойся, ма, не забывай, что я тоже юрист. Всякого навидался... Кстати, а что за кличка - Тата? Татищев?
- Татищевы. Ну иди вздремни, а потом спускайся... Или тебя поднять?
Байрон встал.
- Не надо. Все равно сплю урывками - никакие таблетки не помогают.
- Кстати! - вдруг спохватилась мать. - Я договорилась с одной нашей кудесницей, которая согласилась принять тебя завтра. Сможешь после обеда?
- Знахарка, что ли? Ма...
- Знахарка, но с университетским дипломом. Интереснейший человек. Тебя не убудет от знакомства с Любовью Дмитриевной. Если все упакуется, Оливия тебя и свезет к ней. Не спорь, пожалуйста.
- Только ради тебя... - Байрон переступил с ноги на ногу. - Ты привыкла к этому дому? Как он тебе?
Майя Михайловна вздохнула.
- Привыкаю. Хотя, конечно, трудно считать семейным гнездом такущую махину. Ты об этом? Но это была дедова мечта. Ты бы видел, как он с рабочими вместе кирпичи разглядывал или краску пробовал... Мечта.
- Краску пробовал?
- Капнет на руку, разотрет, потом нюхает... даже лизнет, бывало... Она устало улыбнулась. - Если я вдруг усну здесь, буди безжалостно. Мне трех часов сна довольно.
Комнату свою он запер изнутри, отстегнул протез, придвинул столик с часами, бутылкой рома и пепельницей ближе к кровати и, прикрутив свет ночника до предела, забрался под одеяло. Уставился на эстамп, в полутьме казавшийся просто темным прямоугольником на противоположной стене. Он никогда не бросится спасать ее, как Грегор Замза - картинку из пошлого иллюстрированного журнала с изображением дамы в меховой шляпе и боа. Та картинка - все, что осталось от человека Замзы. У него и того не осталось.
Он приложился к бутылке.
Все впустую. Афганистан, Чечня - впустую. Жены, сын, мать, отец... Господи, да любил ли он их когда-нибудь? Другой, совсем другой вопрос: любили ли они его? А он? Если честно. Если он вообще способен честно ответить на вопрос, который - теперь нет нужды прятать это - никогда по-настоящему и не занимал его. Как, например, случай с Дианой. Со временем его чувства скорее отмирали, чем развивались. А может, именно такова форма их развития?
С шумом выдохнув, он перевернулся на бок. Наверное, перед смертью он вспомнит какие-нибудь случайные глупости - вроде дамы в меховой шляпе, но даже если и отважится рассказать об этом, если успеет рассказать - кому до всего этого дело? Он воевал, жил, работал, обнимал женщин, а все сведется к даме в меховой шляпе, и это еще хорошо, если к ней, а не к какой-нибудь...
Он пригнулся, успев проскочить в подъезд, - пули веером раскрошили остатки штукатурки на стене, когда он уже был за дверью. Выравнивая дыхание и выставив перед собою нож, он поднялся к лифту - и отшатнулся: трупный запах. Значит, этих двоих так и не убрали из кабины. Пятый день. Что ж, не привыкать стать - шестьсот шестьдесят шесть ступенек наверх. Только не спешить, шагать в одном ритме. И не утрачивать бдительность: иногда они нападают на лестничных площадках.
У своей двери он остановился и долго прислушивался. Вроде бы чисто и пусто. Миновав прихожую (под ногами хрустело битое стекло), быстро обошел квартиру: никого. Чисто и пусто. Наскоро перекусив, рухнул в кресло и тотчас заснул, напоследок глянув на часы: в запасе у него сто пятнадцать минут. Достаточно. Ни за что. Он передернул затвор. Клацнуло. Смешно, впрочем. Ведь никогда. И потом, это они, а не он. Ему остается только. Уж это-то он усвоил. Среди ночи подними. Выглянул. За углом ни. Тьма - как в угольной яме. Он никогда не бывал в угольной яме. Пустырь. Впереди метров пятьсот-шестьсот голого пространства без свойств. Разве что страх и зелень. Ямы, рытвины, кусты, путаница ржавой проволоки, обломки бетонных плит, ржавые двутавровые балки внавал. Но выбора нет. И не было. Пуля с выматывающим душу жужжанием прошла в метре над его головой. В девяноста семи сантиметрах над. Они. За ним. Но и он, хоть и по-своему. Он выстрелил не целясь. Теперь можно. Зажмурившись, вперед. Слава Богу. Нет. Налево. Еще левее. Левее. Теперь сюда. Замер как. Враскоряку сидеть - ну да что ж. Они ведь все равно. Впрочем, он тоже. Пора. Бросился, обдираясь. Скользнул на глине, упал боком, вскочил, снова побежал. Не стреляют. Если только они не. Тогда - да. Но зарываться в землю - нет времени. Да и ногти. Хорошо бы. Уперся в стену. Где-то здесь. Открыл без скрипа. Тьма. Из чего ее делают? Из сгущенного света. Судя по ощущениям - они лгут, - огромный цех. Зал. На середину никак нельзя: а вдруг они дежурят у рубильника? И включат свет, когда он выйдет на открытое место, к белой черте? Прижимаясь. Держа перед собой. Мерцает. Сердце сейчас. Лечь, прижаться щекой, зажмуриться. Толчок он с визгом бросается в пролет. Переворачивается, пытаясь догнать хоть глоток воздуха, переворачивается - и просыпается, весь в поту, дрожащий, в кресле на кухне, перед глазами часы: осталось семнадцать минут. Спал девяносто восемь минут. Более чем. То ли он за кем-то гнался, то ли за ним. Мания величия в форме мании преследования.
Потягиваясь, с чашкой кофе в руке, он прошел в комнату, где у распахнутого окна на треноге стоял крупнокалиберный пулемет. Внизу огромная площадь с белой чертой посередине. Напротив - массивное здание с голым флагштоком (какой сегодня флаг?). Они уже скапливаются там, в этом здании, в прилегающих проулках и дворах. Как только поднимется флаг, они ринутся на площадь - отчаянные храбрецы-единицы увлекут за собой бойцов посмелее и поопытнее, за которыми хлынет вооруженное мясо.
Осталось две с половиной минуты. Алая с желтым пятном тряпка уже ползет по флагштоку.
Он еще раз обошел квартиру. В прихожей включил взрыватели мин направленного действия и огнеметы. Если им все же удастся проскочить в дом, первым тридцати-сорока смельчакам придется худо. А тем временем он, если повезет, уйдет этажом-двумя выше и попытается завладеть какой-нибудь квартирой. Хорошо бы с женщиной.
Тридцать секунд.
Он проверил патронную ленту (рядом, на полу, около десятка запасных коробок), передернул затвор. Включил дульный вентилятор. Надел шлем с наушниками. С трудом развернул гофрированный хобот тяжелого пулемета и, валяя дурака, дал одиночный выстрел по стеклам дома напротив. Начинается...
Появились первые бойцы. Их около сотни. Стайка мух. Они устремляются к белой черте пока еще неуверенно, короткими перебежками. Из дома напротив, из правого проулка и с крыши ударили пулеметы. Он займется ими чуть позже. А вот сейчас важно уложить первых у рваной асфальтовой воронки. У него свои ориентиры. Следующая - искореженный взрывом автомобиль. Ну а потом - белая черта. Там уж коси их косой - все равно сотни прорвутся, затаптывая убитых и раненых. Поднялись. Он дал короткую очередь. Один упал. Остальные продолжают бежать пригнувшись. Тщательнее прицелившись, он изо всей силы жмет на спусковой рычаг. Вентилятор ревет. Трупы, разваливаясь на куски, взлетают в воздух. Мясо! Человек с оторванной ногой еще прыгает, но он уже больше не опасен. Остальные залегли. За ними двинулись бойцы поопытнее. Огонь. Огонь. Огонь! Пошло мясо. Супчик с мясом. Их тысячи, тысячи! Огонь! Что происходит? Что со ним? Ранен? В голову? Почему ему так больно? Так больно! Так больно... Из одного ада - в другой, из одной дурной бесконечности - в другую.
Липкий с ног до головы от горячего щиплющего пота, он резко очнулся. Было темно.
- Я выключила свет, - прошептала Диана. - Ты входную дверь запер?
Он кивнул. Страх и боль медленно гасли, но сердце еще ныло, словно дотлевал последний уголек в костре.
Она взяла его за руку, и он вдруг понял, что она волнуется.
- У тебя сердце колотится, - сказала она. - Ты видел кошмар?
Байрон прокашлялся.
- А ничего другого мне уже давно и не снится, принцесса. Извини: заснул.
- Тебя мучают воспоминания о войне?
- Нет. Я прекрасно помню во всех деталях то, что делал на войне, но это не мешает мне спать... Но кошмары странные: взрывы в метро, перестрелки в каком-то незнакомом городе - на пустынных улицах и площадях... как у Де Кирико... Я даже не вижу лиц тех людей, которых почему-то вынужден убивать. И при этом я всегда один, а их много. Чушь. - Он приподнялся на локте и сделал несколько глотков из бутылки. - Если я правильно понял своего психолога, это что-то вроде ретроградной амнезии, только особого сорта. - Он привлек ее к себе. - Хорошо, что ты пришла.
- Не обижайся... но ты ведь и проституток нанимаешь, чтобы избавиться от этих кошмаров?
