Семен Резник - Выбранные места из переписки с друзьями (Часть 1)
Книга Лощица "шикарно" разукрашена колокольным звоном, описанием православных праздников и обрядов. Д. Жуков, видимо, считает его большим знатоком этих "реалий". Между тем, Ю. Лорщиц не знает, что молитвенником в русском языке именуется книга, сборник молитвенных текстов. Тот же, кто читает молитвы, -- молельщик, молебщик, в крайнем случае, молебник, но никак не молитвенник. (См. "Словарь Живого Великорусского языка" В.И. Даля).
Извратив в одном месте движение декабристов, Ю. Лощиц в других местах извращает суть освободительного движения 1860-х годов. Он по существу повторяет клеветническое полицейское обвинение против студенчества в том, что оно жгло Петербург в 1862 году. Впрочем, всякая оппозиция царскому произволу, по мнению Лощица, "попахивает гарью" (с. 235 и др.). Зато он одобряет вызвавшее негодование всей передовой России поступление Гончарова на службу в Цензурный комитет, а Герцену, гневно осудившему этот поступок, делает начальственный выговор. Заодно Ю. Лощиц, отличающийся "доскональным знанием событий прошедшей эпохи" -- не то что какой-то Тынянов! - хоронит Герцена в Лондоне, тогда как тот умер и был похоронен в Париже, а позднее прах его был перенесен в Ниццу.
Закрытие Гончаровым-цензором журнала "Русское слово" не вызывает порицания со стороны Ю. Лощица. Больше того, на том основании, что Салтыков-Щедрин полемизировал с "Русским словом", мифологический реалист записал великого сатирика, люто ненавидевшего цензуру, в соучастники Гончарова по этому славному деянию (с. 262). О других действиях Гончарова-цензора подобного же характера Ю. Лощиц просто не упоминает.
Зато в Обломовке (разоренной и обнищавшей благодаря мошенничеству старосты и полной беспомощности барина), по уверению "знатока реалий", крестьяне без всякой там передовой агротехники и "агрономических брошюр" (с. 179) собирали богатейшие урожаи. Это неподалеку от семи смежных деревень: Заплатова, Дырявина, Разуева, Знобишина, Горелова, Неелова, Неурожайки тож!.. В них, если верить мифологическому реалисту, крестьяне, видимо, тщательно штудировали агрономические брошюры.
Все, как видим, в высшей мере мифологично, хотя и вполне логично. Социальные, политические и идеологические перемены, происходившие в России 1860-70 годов прошлого века и явившиеся прямым следствием отмены крепостного права, для Ю. Лощица сплошная "бесовщина", направляемая "коварством" зарубежных "центров". Ему импонирует то, что было до этих перемен, то есть полицейский режим Николая Первого. Вот когда и масоны были посрамлены, и история России, замороженная на целое тридцатилетие, почти не двигалась! Таково весьма нехитрое "знание исторического процесса", которым, по мнению Д. Жукова, до зубов "вооружен" Ю. Лощиц.
Особенно забавен тот мифологический прием, с помощью которого Ю. Лощиц обрушивается на крупных денежным тузов Исаака Утина и Горация Гинцбурга за то, что они "на медные гроши крестьянской да фабричной России" организовали "литературно-художественный салон", в котором бывали многие видные деятели русской культуры, в том числе Гончаров (с. 268-269). Может быть, Ю. Лощиц выступает против буржуазной филантропии, против меценатства богачей, щедрых благодаря эксплуатации бедняков? Но если бы так, то ничего "мифологического" в его реализме не было бы. Все проясняется, когда Ю. Лощиц грудью встает на защиту "таких вот, как этот Третьяков, обзываемый на каждом шагу в прессе лабазниками, самоварниками да кабацкими гуляками" (чисто мифологические "реалии"; никто в прессе, а тем более на каждом шагу, Третьякова такими словами не обзывал), которые "копят, копят, тянут с мира по пятаку, а потом - когда надоест им тянуть и копить, возьмут да тряхнут всенародно тугим мешочком: то целую дивизию ополченцев обмундируют, то храм в каком-нибудь торговом селе поставят с колокольней, на два метра выше Ивана Великого. А то... затеют с царским Эрмитажем тягаться" (с. 293-294).
Негодование на богачей оказывается снова фиговым листочком. Все дело в фамилиях. Меценатство "тянущих с мира" Третьяковых очень даже нравится Ю. Лощицу, а меценатство Гинцбургов вызывает у него ярость. Ведь Гинцбурги они такие! Скорее всего и судя по всему, они меценатствуют не иначе, как по заданию неведомых и невидимых, но заведомо злокозненных "центров"! Таковы высокие, прямо таки чудесные особенности мифологического реализма, и принижать их Ю. Лощиц не позволяет ни еврею Фрейду, ни (вероятно масону) Сеченову!
Итак, тот же избирательный метод. Для Ю. Лощица он так же органичен, как и для Д. Жукова. Если некоторые мифологические места в его книге о Гончарове не всегда удается однозначно истолковать, то прекрасным подспорьем может служить статья Ю. Лощица "О сивиллах, философах и древнерусских книжниках" ("Прометей", № 11, 1997). Из нее, например можно уяснить, чем так сильно провинился перед Лощицем "возрожденческий гуманизм", которому автор отвешивает изрядную порцию горячих. Еще более любопытно то, что автор сообщает о литературе псевдосивилл, которая, оказывается, тяготеет к двум традициям: иудейской и христианской. Ю. Лощиц сообщает, что между этими традициями есть кое-что общее, "но есть и различия, причем достаточно характерные. Касаясь фрагментов иудейского происхождения, исследователь (кто именно? - С.Р.) замечает: "Кажется сивиллисты не оставили без угроз ни одного сколько-нибудь известного им народа. Здесь то и дело слышны проклятия Риму, Египту, ассирийцам, грекам, а ожидание Мессии "выражено в грубо-чувственной форме", как будто речь идет о политическом вожде, который утвердит земное всемогущество избранного народа". ("Прометей", № 11, с. 145-146, курсив мой-С.Р.).*
______________ * Напомню, что альманах "Прометей" издавался той же редакцией серии ЖЗЛ.
В книгу "Земля-именинница" Ю. Лощиц также включил эту статью - только под другим названием и в переработанном виде. Однако процитированные мною строки перенесены в книгу в полной неприкосновенности (с. 52). В обоих случаях Ю. Лощиц не называет исследователя, у которого почерпнул антисемитскую трактовку мессианских чаяний иудейской религии, и это, конечно, не случайно. Очевидно, цитируется "исследователь", чье имя лучше не называть. Нам, однако, не трудно указать, к каким истокам ведет дорожка. У того же черносотенного "теоретика" А.С. Шмакова можно найти и "прорицания иудейской Сивиллы" (См. "Мирный труд", Харьков, 1907, № 10, с. 151), и неотличимую от лощицевской интерпретацию мессианской идеи: "Еврейство ожидало и ожидает встретить в своем мессии именно могущественного завоевателя и неумолимого врага всего нееврейского" ("Мирный труд", 1907, № 6-7, с. 110).
Гинцбургам и Исаакам Утиным показной своей благотворительностью ни Ю. Лощица, ни Д. Жукова надуть не удастся, как в свое время им не давалось надуть А. Шмакова!
В статье Д. Жукова рассказывается о его давнем "сумбурном споре" с М.М. Бахтиным* "о полной этнической несовместимости Нового и Ветхого Заветов, о роли масонства в истории". Соседство столь, казалось бы, разных вопросов в споре в свете сказанного выше нисколько не удивляет. Не надо быть ясновидцем, чтобы догадаться, что М.М. Бахтин, как человек образованный, пытался втолковать Д. Жукову, что ни о какой "этической несовместимости" двух частей христианской Библии говорить нельзя, ибо моральное учение Нового Завета целиком основано на Ветхом Завете. Обратное могут утверждать или невежды, или люди злонамеренные. Если при этом речь зашла и о мессианской идее, как она изложена в Ветхом Завете, то М.М. Бахтин должен был объяснить Д. Жукову, что эта идея четко и ясно выражена в книге пророка Исайи, который учил, что Мессия явится тогда, когда люди перестанут грешить, откажутся от идолопоклонства, зла, всякой неправды, "перекуют мечи на орала, и копья свои на серпы: не поднимет народ на народ меча, и не будут более учиться воевать" (Исайя, II, 4). Еще М.М. Бахтин мог объяснить, что Иисус Христос, каким он представлен в Новом Завете, вылеплен евангелистами по образу и подобию того Мессии, приход которого в Ветхом Завете пророчил тот же Исайя.
______________ * М.М. Бахтин - крупнейший литературовед, был объектом особенно пристального внимания "патриотов", стремившихся втянуть его в свою орбиту.
Увы! "Исторический" спор Д. Жукова с Бахтиным "был прерван приходом окололитературных молодцов, которые бесцеремонно предъявили свои права на внимание маститого старца". Правда, позднее, как сообщает Д. Жуков, он еще не раз бывал у Бахтина (в своих правах на его внимание критик, не сомневался). Однако имеющий уши да слышит, тогда как Д. Жуков обладает не только избирательной слепотой, но и избирательной глухотой. В то время он отличался "категоричностью суждений и неумением слушать собеседника", так что от общения со "старцем" он приобрел немного. Вот и получилось, что и ныне Д. Жуков остался при прежних "ядовитых взглядах" на "полную этическую несовместимость" Ветхого и Нового Заветов, так же как и на "роль масонства в истории". Разница лишь в том, что тогда Д. Жуков решался высказывать свои категорические суждения лишь наедине и даже при появлении нескольких окололитературных молодцов стушевывался, теперь же он проповедует эти взгляды со страниц массового журнала, всячески превознося своего единомышленника Ю. Лощица.
