Александр Неверов - Ташкент - город хлебный
Встал он на работу в садах у богатого сарта, встретил бузулукских мужиков и ушел с ними работать в степь. Молотил пшеницу, резал камыш, джугару, заработал два мешка пуда по четыре, два пуда отдал за провоз, проел дорогой, не желая милостыньку клянчить, и вместе с мужиками вернулся в родные края.
Лопатинских на станции не было.
Когда к мешкам под'ехали две телеги из соседнего села и мужики погрузили свой хлеб, Мишка сказал возчикам:
— Кладите и мои мешки, я маленько заплачу за это.
— Тяжеленько будет! — заупрямились возчики.
Мишка развел руками.
— Чего тут тяжелого! Пудов шесть — не больше. Доедем потихоньку, торопиться некуда, а вам все равно мимо нашего села проезжать.
Круто выгнулись лошади костлявыми спинами, знакомым скрипом запели колеса, крякнули лубочные телеги, и мешки, нагруженные тяжелым желтым зерном, тихо поплыли по узенькой полевой дороге, в прозрачную тишину опустевших полей.
Мишка шел рядом с мужиками позади телег, жадно оглядывал бугорки, долинки, суслиные норы, думая о матери:
— Жива или нет?
Окинул он взволнованными глазами голые умершие поля, подержал на ладони твердый комышек земли, поднятый с незасеянной десятины, вздохнул:
— Почем у нас лошади теперь, если купить?
Дома его встретила пустая притихшая изба с зелеными стеклами в маленьких окнах. Со двора из отворенных ворот, глянула мелкая кудрявая травка, высокая лебеда у плетней и брошенная почерневшая дуга колечком вверх.
Мать не выходила встречать.
Не выбежали и Яшка с Федькой.
Мужики-возчики снесли на руках во двор Мишкины мешки с пшеницей, положили на заваленку под окошком.
И опять никто не выходил встречать приехавшего.
Дрогнуло сердце у него, в глазах потемнело.
Вылез дедушка Игнатий из своей калиточки, приставил ладонь к глазам, разглядывая телеги с мешками, слабым голосом крикнул:
— Пособье, что ли кому?
Кто-то поглядел из окошка напротив.
Отсыпал Мишка возчикам зерна за подводу, побежал к сухонькому, мотающемуся старику.
— Дедушка, а наши где?
Уставился дедушка Игнатий тусклыми непонимающими глазами, обнял бороду дрожащими пальцами.
— Постой, постой, откуда ты?
Подошли две бабы, пощупали мешки на завалинке, подобрали два упавших зернышка, протяжно сказали:
— Батюшки, чего он привез!
В пустой почерневшей избе, на голой кровати, под мертвыми глазами двух икон из переднего угла лежала хворая мать.
Яшка с Федькой умерли.
Наклонился Мишка к хворой матери, тихонько сказал:
— Мама, встань, приехал я.
Испугалась и обрадовалась мать, слабо пошевелила губами:
— О, господи, Мишенька!
— Хлеба привез я, мама, тебе!
Вынул он из кармана зачерствевший кусок белого хлеба, горсть насушенных яблок, сунул матери в холодную руку.
— Держи, мама, ешь!
— Живой, что ли ты, сынок?
— Живой, мама, не бойся!
Стоял Мишка около матери, черный, большой, неузнаваемый, а она сухими пальцами гладила его по щеке.
— Ах, ты, мой милый!
Потом он долго ходил по опустевшему двору, заросшему кудрявой травкой. Увидал сухой лошадиный помет, вспомнил про лошадь: покупать придется. Увидел гнездо куриное с двумя перышками на почерневшей соломке, грустно вздохнул: заново придется налаживать ему все хозяйство. Лошади нет и курицы нет…
В худую крышу сарая залетел воробей уцелевший, попрыгал на перекладине, нахохлился, задумался, поглядел прищуренными глазами па Мишку.
Задумался и Мишка, глядя на воробья. Поднял дугу почерневшую, поставил в угол, встал около мешков с пшеницей, твердо сказал:
— Ладно, тужить теперь нечего, буду заново заводиться…
22 мая 1923 г.
Примечания
1
На кладбище.
2
Дедушка, дядя.
3
Так ходят сартянки с покрытыми лицами.
