Господи, напугай, но не наказывай! - Леонид Семенович Махлис
* * *
Я родился на рассвете в субботу 9 элула 5705 года от сотворения мира — 18 августа 1945 года от Рождества Христова. Этот год уже занял свое место в истории и людской памяти, и мое рождение не могло к этому добавить ничего существенного, родись я еще сорок раз. Мир, в котором я живу, по существу, мой ровесник, близнец. Он возник из катастрофы и хаоса. Только что отзвучали победные фанфары. Но я спокойно отношусь к оказанной мне чести. Ведь война еще продолжалась, а мой первый крик все же слился с артиллерийским лаем. В аккурат в этот день СССР высадил десант на острове Шумшу — началась решающая операция по захвату Курильской гряды.
Я появился на свет, когда еще не осела серебристо-серая пыль над Хиросимой, еще не родился бин Ладен, еще отсутствовала на карте Иордания, а слово Израиль можно было встретить только в учебниках истории древнего мира. Зато еще были живы Герман Геринг и Юлиус Штрайхер.
Я родился, когда Освенцим еще не был музеем, а сейчас, когда я пишу эти строки, сотни евреев толпятся у ворот ведомства по делам иностранцев Германии в поисках убежища, а сотни русских, татар, украинцев, армян, грузин выправляют свидетельства о рождении, чтобы успеть купить место в другой очереди — направляющихся в Израиль.
Я родился на переломе века и дожил до конца тысячелетия. Такие цифры всегда волнуют.
Мое поколение, похоже, миновали мировые войны, крыши вагонов, эвакуации, депортации, экзекуции, Катыни и Куропаты, Бухенвальды и Равенсбрюки. Да и коммунистический Вавилон вслед за нацистской Атлантидой уже оплатил свой билет в историческое небытие. За нашими спинами не маячат ни крематорские трубы, ни колымские штольни, ну разве только неискренние люди в фуражках. Так ведь и те через пару десятилетий начнут униженно хватать нас же за полу, уговаривая купить за пару долларов эти фуражки, а заодно и содержимое их письменных столов. Мы познали все прелести прогресса — компьютерные преступления и космические скорости, но вправе ли мы отнести себя к поколению победителей? Что скажут о нас историки? Выиграли ли мы эту жизнь? И если да — была ли это честная игра или манипулируемая лотерея? Ведь мы столько недоговорили, недосказали. То ли из-за инстинкта самосохранения, то ли просто некогда было.
Да и с символикой не повезло. У дедов был штурм Зимнего, «Аврора», был, наконец, вождь, который вздыбил весь мир, да так, что он до сих пор оправиться не может. И отцам грех жаловаться. Военные историки друг у друга хлеб отбивают, романисты, поэты, ветераны — все тут как тут, у каждого есть что сказать. Вон как цепляются за прошлое. А у нас что — «мама мыла Машу»?
Но я не грущу от того, что опоздал родиться. Напротив, я благодарен судьбе за то, что она избавила меня от сцен массовых разрушений и страданий. Избавила ли?
ЧЕЙ Я?
«Авенир! Чей сын этот юноша?»
1-я Книга Царств, 17:55
Марк Шагал уверял, что он родился мертвым, но просил психологов не делать нелепых выводов из этого утверждения. Моя жизнь тоже впервые оказалась под угрозой задолго до моего рождения. Маму факт моего возможного появления скорей напугал, чем обрадовал. Она с трудом справлялась с шестилетней Аллой, болезненной девочкой с врожденным пороком сердца, и полугодовалым Вовой и не представляла, что делать в случае появления третьего ребенка. Семья только что вернулась из эвакуации, денег в обрез. Конечно, короткие наезды с фронта мужа, штабного офицера по особым поручениям, — какая-никакая, а поддержка. Семен привозил трофейные товары, которые можно было обменять на черном рынке на хлеб и сахар, обеспечивал продуктовые карточки. Все это после его отъезда быстро превращалось в медикаменты, необходимые для спасения детей. Не видать мне света белого, если бы не чудо. Мама еще кормила грудью моего старшего брата, и беременность была обнаружена, когда аборт делать было уже поздно. Так в августе 1945-го незаконный «вынос тела» все же состоялся. И прошу в моей жизни никого не винить.
Через всю мою грешную жизнь я пронесу любимый анекдот, услышанный в студенческие годы: еврей сдает экзамен в аспирантуру.
Экзаменатор: — Ну и последний вопрос, на сообразительность, для вас решающий. С какого возраста вы себя помните?
Еврей: С восьмого дня жизни. Помню, как будто это было вчера. Маленькая комната набита бородатыми людьми. Меня вынимают из люльки. Затем ко мне подошел какой-то старик, тоже бородатый. Наклонился, что-то пробормотал и отрезал мне все пути в аспирантуру.
Перефразируя Высоцкого, признаюсь, что час обрезанья я помню неточно. Но это вовсе не значит, что «память моя однобока». Это значит, что его (по явным и косвенным признакам) попросту не было. Мой отец, Семен Аркадьевич, еще за два года до моего рождения, будучи на фронте, заключил союз с дьяволом — вступил в партию и теперь исполнял заветы не Бога, а Ильича («жил в лесу, молился пням»). Здравомыслие родителей, оградивших меня от этого красочного обряда, навсегда освободило от религиозных предрассудков, но из перестраховки я впоследствии поклялся Невидимому исполнить Его предписание: без принуждения обре́заться, но только, по примеру праотца Авраама, по достижении 99 лет. Но если бы все же случилась нелепая ошибка, и вместо homo sapiens из меня вышел бы homo religiosus, я ограничил бы свои ритуальные бдения только лишь утренними благословениями («биркот а-шахар»), да и то — из 18 оставил бы только две: за то что Он повелел нам омывать руки (личная гигиена настолько важна, что этим заветом не пренебрегал даже Понтий Пилат) и за то, что Он не создал меня женщиной (в противном случае меня наверняка втянули бы в какой-нибудь радикально-феминистский шабаш). Да и тут могли возникнуть проблемы — эти благословения следует возносить перед рассветом, что само по себе стало бы дополнительным наказанием.
Я, вернее, то, что было мной, хоть и родился в рубашке, но представлял жалкое зрелище. Второй шанс исправить ошибку природы не заставил себя долго ждать. Букет диагнозов, которые я притащил с собой из материнской утробы, вызывал скепсис у светил педиатрии. Мама много бессонных ночей провела со мной в больнице, в палате смертников, оберегая от простуды и пролежней. Врачи дружно готовили ее к худшему.
— Не убивайтесь, мамаша, — говорили они, — вы молодая, нарожаете еще детей.
Врачи
