Археолог - Филипп Боссан
Разумеется, речь идет обо мне.
Так о чем это я говорил?
Шо Прак. Я не хочу умирать, как он, доктор. Не надо. Я покинул Камбоджу и приехал сюда как бы на отдых. Оторвался от всего, что пятнадцать лет составляло для меня смысл жизни — от моей работы в Ангоре, от всего, что любил. Здесь я нашел такое своеобразие, такую незыблемость, горизонт, упирающийся в пески и камни, небо, эту зеленую громаду Нила… Там не было замкнутых пространств. Ты ни на чем не зацикливался. Листва, покрывавшая дорогу, могла прятать все что угодно: нору, змею, великолепную статую. Среди растительности мог прятаться разрушенный храм. Казалось, он был неотъемлемой частью пейзажа. Он как бы возникал из этой растительности, в то же время оставаясь ее элементом. Там все соединялось, смешивалось между собой. Одно небо наверху, другое — внизу, в рисовых полях, залитых водой. Несколько черных линий обозначают землю, пальмы соединяют одно небо с другим; огромные свинцовые тучи наверху и внизу. Нечто нежное и тихое, не имеющее ни формы, ни очертаний, куда ты погружаешься, задавая себе вопрос, доколе это может продолжаться? И затем убеждаешься: это конец. Ум не встречает никаких пределов, воображение вольно объять все, все смешать, со всем соединиться. Нет ничего по-настоящему истинного, ничего по-настоящему ложного; разум не может ни за что уцепиться, потому что не существует ничего надежного, никакой опоры. Там, где нет воды, там лес, в который ты углубляешься, где ты теряешься. В глубине его находится каменный храм, поросший мхом и окруженный деревьями, где царствует Хари-Хара — божество, в котором все смешивается и откуда появляется змея, убившая Шо Прака. Здесь проста даже тайна. Предел ее на границе света и тени, очерченной как бы лезвием клинка. Тайна эта рождается из их диалога. Она тщательно охраняется стенами храма. Я выбрал этот уголок Нубии для своего отдыха. Из-за линии пустыни на горизонте, линии Нила, рассекающего пустыню, очертания храма отражаются на небе, поскольку воды Нила настолько тяжелы, что небо в них не отражается… Небо удивительного голубого цвета, земля же окрашена лишь в золотистые тона и цвета красной меди. В зависимости от времени дня она меняет оттенки, но всегда остается землей. Для работы я мог бы выбрать Эль Фаллах или же Тимбель эс Себу. Храм этот я выбрал оттого, что здесь пустыня имеет столь определенные черты, что не существует линии прибрежного тростника, которая выделила бы границу между водой и песком. Я полюбил эту одинокую колонну, упирающуюся в небо. Эта агрессивная чистота поначалу произвела на меня неприятное впечатление, но именно это и было нужно мне. По крайней мере, я так полагал. Мне следовало обратить больше внимания на фриз с кобрами. Когда я прибыл, то на песке, среди колонн восточного фаса валялись два крупных блока. Увидев их, я прикипел к ним душой. Я выкопал из песка еще десяток таких блоков. Это самый красивый фриз с кобрами во всем Египте. Пусть Бодо займется поисками у подножия северного пилона. Недостает четырех блоков, они должны находиться там. Махмуд ему покажет. А я в это время присоединюсь к Ментуемхату, который ждет меня у Осириса. Всю последнюю неделю, по вечерам, когда я работал, удаляя смертные покровы, стягивавшие его, я получал от него послания. Я их не понимал. На каждом этапе под повязками я что-нибудь находил: то амулет, то магическую деревянную табличку, то заклинание или молитву. Я их выучил наизусть, но не понял: «Ментуемхат, ты откроешь свое место среди звезд, разве ты не являешься одной из них? И с высоты ты будешь наблюдать за Осирисом, управляющим умами. Сейчас ты далеко от него. Тебя нет среди них, и тебя не будет среди них». А позавчера, еще не успев открыть его лицо, я увидел у него на груди слова: «Восстань, ты не мертв. Поднимайся, чтобы жить, ты не умер». Я же держал этого мертвеца в своих руках вечер за вечером и думал о нем с какой-то нежностью. Я знал все его вещи, я прикасался к тому, что составляло его жизнь: к его луку, к его стрелам. Они там, вы увидите их в углу возле моего стола. Я держал в руках его сандалии, размахивал отполированной его ладонями тростью, которую он ежедневно держал в руке четыре тысячи лет тому назад. И еще — его великолепные шахматы из слоновой кости и черного дерева. А также его ложе, его собственное ложе с подголовником из драгоценного дерева, место грез, которому человек доверяется целиком. Его внутренняя сущность. Вчера, в последний день работы, сжав деревянную раскрашенную маску и убрав последние повязки, я увидел его жалкое черное лицо, искореженное, иссушенное как пергамент, твердое как камень, изуродованное стараниями бальзамировщиков. Несколько зубов торчали у него изо рта с затвердевшими губами. Он был не стар — моего возраста. Скажите же мне, доктор, чем отличается от живого человека мумия, которая на вас смотрит, с вами разговаривает? Ничем, не правда ли, если бы не этот фантастический отрезок времени, разделяющий их. Вы передо мной, вы живете, вас согревает кровь, ум ваш функционирует. А вот я прикасался к этим волосам, к этому лицу, потемневшему и затвердевшему под воздействием натрона, со своего рода трепетом, чуть ли не страхом. Ментуемхат, человече, поднимайся, ты живой. Вставай, ты не умер. То была его смерть, а не моя. Я, живой, что я мог понять? Я был рядом, я познавал эту жуткую тайну и не мог понять, какой же вопрос он мне задавал. Или какой вопрос должен задать ему я. Оставляю вам Ментуемхата, он ваш. Я отдал бы его вам через несколько дней, чтобы вы порезвились со своим скальпелем. Для вас смерть — дело нехитрое. Она выражается в категориях нервов, мышц, костей, функций, которые прекращаются; сердца, которое перестает биться; крови, которая застывает в жилах. А в его жизни вы бы ничего не упустили из виду, не так ли? Констатировали бы его смерть, словно она произошла только вчера. Спустя четыре тысячи лет вы бы все узнали о его недугах, небольших врожденных дефектах; выяснили бы, что мешало ему наслаждаться жизнью. Узнали бы о его суставах, шрамах, железах. Бальзамировщики предоставили вам такую возможность. Вы бы выяснили все. Великолепная это вещь — наука. Нет ей цены. Со мной обстоит иначе. Я нарушил его тайну.
