Брошенная лодка - Висенте Бласко Ибаньес
Хозяин управлял рулем с осторожностью человека, все состояние которого зависит от неправильного поворота. Белое облачко отделилось от парохода, и мы услышали пушечный выстрел.
Но не увидя ядра, мы весело засмеялись и даже возгордились тем, что нас предупреждают с таким шумом.
Снова раздался выстрел, но на этот раз более сердитый. Нам показалось, будто над лодкою пронеслась со свистом большая птица; рея обрушилась с разорванными снастями и парусом. Нас обезоружили, и к тому же дерево переломило при падении ногу одному из экипажа.
Признаюсь, что мы слегка струхнули. Мы уже думали, что нас поймают. Черт возьми!
Попасть в тюрьму, точно воры, за то, что зарабатываешь хлеб для семьи, это пострашнее бурной ночи. Но хозяин Закаленного это человек, который стоит не меньше своей лодки.
— He беда, ребята. Вытащите новый парус. Если поторопитесь, то нас не поймают.
Он говорил не глухим людям, и торопить нас ему не пришлось дважды. Бедный наш товарищ извивался, как ящерица, лежа на носу судна, ощупывая сломанную ногу, не переставая стонать и умоляя ради всех святых дать ему глоток воды. Но нам некогда было возиться с ним! Мы делали вид, что не слышим его, занятые исключительно своим делом, разбирая снасти и прилаживая к мачте запасной парус, который мы подняли через десять минут.
Хозяин переменил курс. Бороться в море с таким врагом, который двигался паром и извергал ядра, было бесполезно. На сушу, и будь, что будет!
Мы находились против Торресалинас. Все мы были отсюда и рассчитывали на друзей. Увидя, что мы держим курс на сушу, канонерка перестала стрелять. Они считали нас пойманными и, будучи уверены в успехе, замедлили ход. Народе, находившийся на берегу в Topресалинас, сейчас же заметил нас, и весть мигом облетела всю деревню: Закаленного преследует канонерка!
Надо было видеть, что произошло — настоящая революция, поверьте мне, кабальеро. Пол-деревни приходилось нам сродни, а остальные извлекали косвенные выгоды из нашего дела. Этот берег стал похожим на муравейник. Мужчины, женщины и дети следили за нами с тревожным взглядом, оглашая берег радостными криками при виде того, как наша лодка делала последние усилия и все более опережала своего преследователя, приобретая полчаса запаса.
Даже алькад[2] был тут, чтобы послужить доброму делу. А карабинеры, славные ребята, которые живут среди нас и считаются нами без малого своими, отошли в сторонку, поняв в чем дело и не желая губить нескольких бедных людей.
— На сушу, ребята! — закричал наш хозяин. — Бросим якорь. Важно спасти груз и людей, а Закаленный сумеет выбраться из этих передряг.
И, не убирая парусов, мы пристали к берегу, врезавшись носом в песок. Вот тут-то закипела работа! Еще теперь, когда я вспоминаю о ней, все это кажется мне сном. Вся деревня набросилась на лодку и взяла ее приступом. Ребятишки зашныряли в трюм, точно крысы.
— Скорее, скорее! Идут правительственные!
Тюки прыгали с палубы и падали в воду, где их подбирали босые мужчины и женщины с подоткнутыми юбками. Одни исчезали справа, другие слева, и вскоре исчез весь груз, точно он был поглощен песком. Вся деревня Торресалинас была окутана волною табаку, которая проникала в дома. Алькад вмешался тут по-отечески.
— Ты уже очень постарался, батюшка, — сказал он хозяину. — Они уносят все, и карабинеры будут жаловаться. Оставьте, по крайней мере, несколько тюков, чтобы оправдать подозрения.
Наш хозяин согласился с ним.
— Хорошо, сделайте несколько маленьких тюков из двух больших худшего сорта. Пусть удовольствуются этим.
И он ушел по направлению к деревне, унося на груди все документы лодки. Но он приостановился еще на минуточку, потому что этот дьявольский человек вникал во все решительно.
— Надписи! Сотрите надписи!
Казалось, что у лодки выросли лапы. Она была уже на суше и вытянулась на песке среди кипевшей и работавшей толпы, оживляемой веселыми криками.
— Вот так штука! Вот так штука проделана с правительственными!
Нашего товарища со сломанной ногой понесли на руках жена и мать. Бедняга стонал от боли при каждом резком движении, но глотал слезы и смеялся, как остальные, видя что груз будет спасен, и радуясь проделке, смешившей всех окружающих.
Когда последние тюки исчезли на улицах в Торресалинас, началось ограбление самой лодки. Народ утащил паруса, якоря, весла.
Мы сняли даже мачту, которую взвалила на плечи толпа молодых парней и унесла в процессии на другой конец деревни. Остался один только остов, голый, как сейчас.
А в это время конопатчики с кистями в руках малевали и малевали. Закаленный менял свою физиономию, как осел у цыган. Четырьмя мазками было уничтожено название на корме, а от надписей на боках, от этих проклятых надписей, которые служат документом для каждой лодки, не осталось ни следа.
Канонерка бросила якорь в то самое время, когда последнее утащенное с лодки добро исчезало при входе в деревню. Я остался на берегу и стал для пущей правдоподобности помогать нескольким приятелям, спускавшим на море рыболовное судно.
Канонерка выслала вооруженный ботик, и на берег выскочило сколько-то человек с ружьями и штыками. Старшой, шедший впереди, бешено ругался, глядя на Закаленного и на карабинеров, овладевших им.
Все население Торресалинас смеялось в это время, ликуя по поводу проделки; но оно посмеялось бы еще больше, увидя, как я, какая была физиономия у этих людей, когда они нашли вместо груза несколько тюков скверного табаку.
— А что произошло потом? — спросил я у старика. — Никого не наказали?
— А кого же наказывать? Разве только Закаленного, который был взят в плен. Много бумаги было вымарано, и пол-деревни было вызвано в свидетели. Но никто ничего не знал. Где была приписана лодка? Все молчат. Никто не видал надписи. Кто был в экипаже? Несколько человек, которые бросились бежать внутрь страны, как только сошли на берег. И больше никто ничего не знал.
— А груз? — спросил я.
— Мы продали его целиком. Вы не знаете, что такое бедность. Когда мы бросили якорь, каждый схватил ближайший тюк и бросился бежать,
