Буду любить его всегда - Иван Александрович Мордвинкин
Алина ушла.
Отец к тому времени уже не вставал, и ухаживала за ним старшая его дочь.
Младшая же замуж выскочила рано и вцепилась крепко в мужа — какого-то серенького с виду толстячка намного старше, который трепетал даже пред её тенью. В конце концов они уехали куда-то за границу, не то в Израиль, не то в Германию, да там и сгинули.
За всё время замужней жизни она посетила отца лишь однажды, да и то, чтобы забрать документы. Всё второпях.
Отец лежал после свежего инсульта. Увидев её, замычал невразумительно, потянулся здоровой рукой к дочери. Она сконфузилась почему-то с брезгливостью, обещала позвонить, но, подумав, махнула рукой — глупости, мол, и сантименты. И ушла навсегда.
И папа в голос рыдал, лежа на своей постели и бубня инсультные неразберихи в потолок, как маленький, семидесятилетний ребенок.
И потом уже, вспоминая куколку свою ненаглядную, он всякий раз непременно вздыхал, мотал головой и вслух удивлялся, как так произойти могло, что вложенное вернулось пустотой? В такие минуты по чёрствой щеке его сбегала слезинка и впитывалась в подушку, подложенную под его голову Алиной.
Алина же и сама глядела в своё детское окно на колокольню, вздыхала, мысленно молилась Богу и вспоминала прошедее.
Так они и жили вдвоём, двое потерявших настоящее в прошлом.
Обернувшись же в ушедшее, отец затосковал по давно почившей маме, а в день её рождения и до того распечалился, что случился новый инсульт. Но за жизнь отец уже не боролся, а только неизменная слезинка вновь побрела вниз по его щеке. Он что-то бормотал Алине, пока та вызывала скорую. Анина не разобрала, нагнулась к нему:
— Зачем? — хрипло прошептал он. Посмотрел Алине прямо в глаза осмысленно и внимательно, как никогда не смотрел. — Зачем я был?
Она бросилась успокаивать и обнадеживать его, гладить по жёстким седым волосам, но он взглянул снова, чуть качнул головой и выдохнул последний воздух:
— Ты так похожа на меня. Прости меня…
Глаза его застыли, и Алина прикрыла их рукой.
Многие дни она просидела у окна молча, без слёз, без вздохов, и печали миру не выказывала.
Вскоре влилась она в обыкновенную повседневность — работа, дом, синяя церковь, где на общественных началах Славик по выходным прислуживал священнику в алтаре.
Больше Алина не спрашивала себя ни о чём, ничего не искала, а только молилась и ждала, что Бог Сам пошлёт ей того, кого сможет она любить всю жизнь без всяких условий.
Виталий снова замелькал на местных экранах, цепляя небосвод иными талантами — он оказался неплохим тренером. И, как жена в любом уме от прочих женщин отличается, то за началом новой жизни он пришёл к Алине. Теперь уж совсем иной человек — раздавленный, самим собою измученный и от того нервный, но искренний и горячий. Алина рассудила его возвращение, как знак свыше.
Так в тридцать шесть она будто снова вышла замуж, теперь отдаваясь новому служению, которое, казалось, будет её вечным бременем. Однако, второй их брак едва протянул несколько лет.
Выжатые его родители, успокоившись семейным благополучием сына, вскоре друг за дружкою отошли. Виталий маленьким мальчиком рыдал, обнимая их свежие могилы, а потом пил, ругал их, жалел их, звал и проклинал, а накопленное ими спускал в ночных клубах.
В такие периоды Алина уходила домой, и по вечерам они со Славиком гуляли по набережной, рассуждали о будущем и прошлом, иногда весело и тепло хохоча, иной же раз часами бродили молча и глядели в холодную, ветреную даль, никакими словами не нарушая жизненной скорби.
Здесь поняла Алина, что ни жертвенное служение, каким истязала она себя ради внимания, ни яркое горение её угасающей к сорока годам красоты — ничто не нужно ей. Не такая она, как мнилось ей с детства. А всего лишь обыкновенная, недолюбленная девочка у окна, которая только жаждет простого душевного тепла в обмен на то, что лилось из её сердца. И больше ничего.
Виталий, успокоившись, снова пришёл к ней, и она снова простила, уж и сама не зная, на что надеясь и только молясь Богу, чтобы немного растеплил его сердце и прояснил ум. Или, если уж на то пошло, дал бы ей другого мужчину, который, хоть бы и не любил её, но нуждался в ней по-настоящему. И которого она смогла бы любить всю жизнь.
Но в ответ на молитву Алина только заболела.
Вначале она решила, что отравилась, потом — что ошибается врач и попадаются бракованные тесты, потом — что всё же спит, и всё это ей снится, ибо не болезнь то была, а обыкновенная… беременность.
Мысли и воображения будущего понеслись в её голове потоком — что будет дальше? Как сложится теперь её жизнь и того ли она просила у Бога?
Встать на учёт по беременности оказалось делом нервным. Врачи хором пели Алине похоронную песнь, и порой возмущались неистово, будто она рисковала их жизнями, а не своей. Особенно протестовала гинеколог о снятии ответственности и трясла перед Алиной стопкой бумаг с диагнозами.
Впрочем, возможная смерть и впрямь пугала Алину.
Виталия предстоящее отцовство тоже не вдохновило нисколько, и он названивал и умолял Алину бросить эту запоздалую идею, потом грозился, отрекался. Наконец, сообщил о новой жене.
Это было трудное, страшное по-своему время. Целый мир хором гудел Алине в душу, шепча об испорченном женском здоровье, о возрасте, о потерянной жизни и о мужчине, который теперь не найдется никогда.
И Алина решилась на последний аборт.
Утром она вооружилась правдой, какую видела в безнадёжном будущем предстоящего ребенка, вызвала такси и уехала ко времени, определённому заранее.
И тут случился знак, который впервые «прочитала» она ясно. Яснее, чем день за окошком такси, которое, как назло, покатило по Кировской улице, где стояла синяя церковь с золотыми куполами. Алина не глядела, она вертела головой, притворяясь, что ей интересно смотреть вдаль и церкви той она не видит. Но машина заглохла, водитель, сдерживая мат (возле церкви всё-таки!), головой окунулся под капот, а Алина… молча выбралась из машины, расплатилась и покорно побрела в церковь.
Здесь думала она вздохнуть Богу, Он Сам ведь знает всё. Но, встав напротив иконы «Всецарицы», она осенилась внезапно: как же похож лик Божией Матери на лицо её мамы!
И, как ни бодрилась Алина, но не удержала скупых слёз, а потом и расплакалась неудержимо,
