Театр тающих теней. Конец эпохи - Елена Ивановна Афанасьева

Движения словно метрономом вошли у него в размеренную привычку. На раз-и-два-и – отбрасывает падающие на лоб пряди рукой, на три-и-четыре-и приникает своими обветренными губами к губам Рыжей. На раз-и-два-и – взмах головой, даже если прядь упасть еще не успела, всё равно взмах, на три-и-четыре-и – снова к губам. И так до бесконечности.

Рыжая вызывающе хохочет.

– Подстрелить его! Подстрелить!

Куда они едут? Арестовывать? Расстреливать? На митинге голосить? Матросов на погром поднимать? Или просто длинноволосый везет Рыжую в постель? Для нынешних, говорят, все это развлечения одного рода. Арестуют кого-то, наганами станут водить у несчастного человека перед носом, или между ног, возбуждаясь уже не от собственной похоти, а от чужого страха. Поводят-поводят, потом полуживого отпустят, или не отпустят, таким всё едино, и поедут совокупляться. На благо революции. Или прямо в застенке, где расстреливали, совокупляться начнут.

И всё это и есть революция?!

Рыжая. Патлатая. Бесстыжая. С обветренными губами и наганом между ног.

Революция, от которой нужно бежать? Из родного города бежать. Мать и муж приняли решение всем ехать в Крым, чтобы в материном крымском имении переждать смуту. Долее оставаться в волнующемся городе нельзя, а с маленькими девочками и с ней, беременной, и вовсе опасно. А она так хотела, чтобы сын ее родился здесь, в городе ее отца.

Они едут завтра. Вещи уже сложены. Девочки мучительно выбирают, какие из игрушек можно взять. Муж столь же мучительно отбирает книги и предметы для своего научного труда. Саввинька, пятнадцатилетний племянник мужа, рано оставшийся без родителей и живущий в их семье юноша не от мира сего, всё чертит что-то пером и карандашом в своих альбомах, бормочет, как водится, наизусть, целые страницы, и третий сундук уже своими альбомами и книгами забил…

Они едут завтра. А сегодня, дочитав девочкам сказку, она выскользнула из дома и одна в сумерках идет в эту глухую часть Коломны. К прорицательнице. Про ребенка узнать.

Всю свою третью беременность вышагивает по городу, вгоняя всё ожидание в заданный чужими стихами ритм.

Ей двадцать шесть.

Она – Анна.

* * *

– Ждите!

Открыв лишь с третьего звонка дверь, на которой побрякивает китайский колокольчик, и даже не предложив снять шляпку, прорицательница отводит Анну в странного вида комнату.

– Позову. Занята.

И уходит вглубь квартиры.

Всё не так, как представлялось.

Никакой небесной мантии на той, которая допущена в тайны судеб.

Ни тебе мантии, как у звездочетов древности, ни лиловых одежд нынешних любительниц спиритических новшеств, коими какой уж сезон полон тревожный Петербург. Разве что вся в черном.

Прежде Анна в сознательном возрасте не поддавалась ни на одно из мистических увлечений – хватило отроческой глупости, от которой еле оправилась. Столоверчение, явление духов, любовная и политическая магия, привороты на соли и заклятия на крови, вся та фантасмагория, что творилась вокруг трона, пока не убили Распутина, и, говорят, творится теперь.

И слухи… Слухи. Что в Петрограде колдуют теперь все! И как колдуют!

И эта прорицательница – одна из самых! Которую по страшному секрету друг другу передают. И с придыханием о ее таинствах друг другу рассказывают.

Но никаких звездных карт на стенах.

Пропахшая кошками нечистая квартира на окраине Коломны. Две почти беспёрые блеклые канарейки, сообщившие о своем присутствии не пением, а шелестом крыльев, который, к ужасу Анны, вдруг раздается в полной тишине.

Мисочки с остатками засохшей рыбы и мутноватой воды в углу комнаты. При запахе рыбы тошнота подкатывает к горлу, ребенок внутри недовольно ворочается. По овалу миски на воде видны пылинки и ворсинки, насыпавшиеся в поилку несчастных тварей с плащей, шерстяных юбок и брюк посетителей этого странного места, сменявших один другого.

Или с кожаных тужурок?

Окно, на котором теперь сидит белесая канарейка, выходит на освещенную лишь тусклыми окнами ближних домов улицу. Анна подходила к дому по набережной с другой стороны и не видела то, что замечает теперь из окна. На улице возле парадной стоит то самое авто, что чуть не сбило ее несколько минут назад. Рыжей бестии не видно, патлатый революционер нервно курит папиросу, ждет.

В дальней комнате, куда ушла прорицательница, кроме ее голоса слышен еще один, женский, будто надтреснутый. Уж не за пророчеством звезд ли революционерка пожаловать изволила?

Ждать приходится долго. Слов не разобрать. Наконец голоса в дальней комнате стихают. С легким звоном китайского колокольчика хлопает входная дверь. Еще минута, и из окна видно, как Рыжая выбегает из парадного. Что-то говорит патлатому спутнику. Он, привычно откинув со лба прядь волос, рывком усаживает Рыжую на сиденье и толкает в спину сидящего за рулем авто возницу в военной форме без погон – двигай!

Не порадовала астрология революцию.

Порадует ли ее?

– Чем жертвовать будем?

– Что?

Странная хозяйка, спросив день, месяц, год и даже час ее рождения, проводит несколько линий на заранее расчерченных листах тонкой папиросной бумаги.

И, едва взглянув на расчерченное, вопрошает:

– Жертвовать чем будем?

Черная кофта под самое горло. Черная юбка прямого, без излишеств покроя, но с излишне смелым разрезом. Когда хозяйка запрыгивает на высокий, придвинутый к книжным шкафам табурет, становится понятно, что смелый разрез не мужчин соблазнять, а легко взлететь на табурет в поисках нужного тома астрологических атласов.

Не знай Анна, куда пришла, сочла бы дом этот за дешевый притон, а хозяйку за почитательницу морфина или что там ныне принято употреблять. Не похожа на посвященную эта прорицательница. Разве что глаза. У обычных женщин таких глаз не бывает. На земле с такими глазами не прожить.

Хозяйка третий раз повторяет:

– Чем жертвовать будем?

Шелест крыльев безмолвных белесых птиц пугает сильнее, чем жутковатый вопрос.

Взгляд у хозяйки такой, что соврать не получается.

Губы не шевелятся.

– Жертвовать?! – не понимает Анна. Пришла вроде бы не за этим. – Чем угодно. Кроме… – еле слышный шелест ее губ как крыльев канареек.

– …Сына. Сына жаждешь. Льва, – за нее произносит хозяйка.

– Откуда вы… – начинает Анна. И замолкает, чувствуя, что еще миг и от запаха этой рыбы в миске на полу, и от напряжения, и от страха проникновения в тайну судеб, и от испуга, что эта странная женщина так, одним словом, разгадывает ее тайну, она потеряет сознание.

– Ахматовка. Не отрицай, ахматовка, – продолжает хозяйка. – Когда звонила, представилась – Анна Львовна. В сумочке «Подорожник». Ходишь и ворожишь: «Имя ребенка – Лев, имя матери – Анна. В имени ребенка – гнев. В имени матери – рана…»

– Откуда вы… – еще раз начинает Анна и замолкает.

Смотрит на