Надежда и разочарование. Сборник рассказов - Левсет Насурович Дарчев
Нона стояла неподвижно в полной прострации.
– Знаешь, чего я боюсь, – неуверенно сказала она, – я боюсь, что твои друзья не придут, и тогда у тебя будет еще один стресс. Сам подумай: сейчас людям не до этого. Друзья были друзьями, пока ты был на должности, а сегодня ты никто – пенсионер. И кто будет кушать твоего барана? Только не подумай, что мне жалко. И знаешь, что доктор сказал?
– Что?
– Никаких переживаний, – сказала Нона. – Сердце может не выдержать.
Зияди вздохнул и задумался: случай непростой.
Он стал расхаживать взад-вперед, сцепив руки за спиной. От напряженной мысли его лицо скорчилось. В спортивных брюках и красной футболке, выделяющей его обвислые черты, он спустился во двор, зашел в сарай и погладил барана. Затем он направился к месту погребения вина, обошел его по кругу, заложил руки в боки и вскинул голову. Его напряженный мозг выдал идею, и он поторопился к жене.
– Нона, вот ты говоришь, что нельзя переживать?
– Да.
– А радоваться можно?
Нона растерялась.
– Что за вопрос? Конечно, можно, – милостиво согласилась Нона.
– Тогда у нас все получится, милая. Есть способ пригласить друзей, – его глаза, прищурившись, лукаво торжествовали.
Жена выжидала.
– Какой?
– Давай объявим, что я умер.
Нона съежилась.
– Ты с ума сошел.
Сосед Батраз, осетин по национальности, со скуластым лицом и солидными усами, выслушав Зияди, обалдел и долго не мог ничего говорить. Через минуту, когда все осмыслил, он засмеялся.
– Такое может прийти только в твою голову, Зияди, – сказал он, мотая головой. – Ты занесешь себя в книгу памяти. Что ж, я за! – он гордо покрутил усы за кончики.
В середине дня Зияди пожаловался на боли в сердце, и Нона позвала медсестру, чтобы сделать укол. Та, взяв в руки ампулу и уставившись на нее тупым взглядом, застыла, переведя ошарашенный взгляд на Нону.
– А что, дяде Зияди так плохо?
– Врач сказал, что у него увеличенное сердце, – произнесла Нона. – Я не знаю: Зияди шутит и говорит: «У больших людей бывает большое сердце». – Она застыла с минуту. – А что, сильное лекарство?
– Ну, да – морфин.
Нона вздохнула и отвела взгляд.
К вечеру дня во дворе Зияди все шуршало: стол, стулья, посуда, мясо, костер. Сам Зияди, поглощенный великолепной идеей и счастливый, вертелся как маленький мальчик. Забыв про всякие болезни, он разжигал костер, разделывал мясо и все время напевал старую грузинскую песню.
Нона следила за ним украдкой, с горечью вспоминая прошлое, которое пролетело бесследно, как один миг. Вспышка света. Блеск молнии. С годами стали блекнуть даже яркие события в жизни, такие как свадьба, дни рождения детей. Все позади, впереди только воспоминания и неизвестность.
Первым на «поминки» приехал Гоги из Семендари с венком, как положено, с красными глазами. С ним прошло детство и вся взрослая жизнь. Он выразил соболезнования Батразу с непередаваемым чувством потери.
Зияди неожиданно вышел из-за угла и сияюще стал в костюме и галстуке с распростертыми руками, готовый принять Гоги в свои теплые братские объятия.
– Генацвали, Гоги…
Гоги выронил венок, и у него отвисла челюсть. Он, обуреваемый чувствами, с минуту стоял как вкопанный, не в силах произнести ни одного слова.
– Хм. Зияди. Ты так больше не шути, – сказал Гоги наконец. – У меня сердце не железное.
Вторым подрулил к дому Зияди его старый друг из Тбилиси Саба, семидесяти лет, богатый, как черт и взрывоопасный, как вулкан. Он буквально залетел во двор, быстро проговорив что-то Батразу, устремился в дом, чтобы увидеть в последний раз лицо покойного друга. Но вместо этого он лбом наткнулся на живого Зияди. Он оторопел с открытым ртом, не совсем понимая, что происходит. Обретая дар речи и обнимая Зияди, он выругался:
– Старый козел, я хотел приехать с подарками на юбилей, а ты взял и все испортил. А ты и не догадаешься, что это.
Зияди прищурился.
– Неужели, это правда? Ты хотел подарить мне мундштук, из которого курил Сталин?
– Хорошо, что мозги твои еще не высохли, – сказал Саба. – Ты догадался. Я обещал подарить его тебе на юбилей.
– Ну, ничего, – сказал Зияди. – Есть много вещей, о которых нам стоит жалеть. Я подожду еще десять лет.
Третий был Сулико из Гори с седой шевелюрой и лицом, изрезанным морщинами. Великий оптимист и человек твердых убеждений. Он вошел во двор с букетом цветов и подарками. Он осмотрелся по сторонам. Несмотря на то, что у всех были нарисованные скорбные лица, он улыбался, потому что каким-то образом узнал про розыгрыш: таких не проведешь – он не сомневался, что это был розыгрыш старого хохмача. И вскоре он в этом убедился, когда Зияди закричал:
– Сулико! Брат, как ты догадался?
– Птицы донесли.
Друзья в сборе. У каждого столько накопилось слов и новостей, хоть сиди до самого утра. Застолье у грузин – дело традиции и особого отношения, когда люди отбрасывают прочь неприятности, проблемы, тревогу. Молчание и равнодушие, обособление не приветствуются – это может восприниматься как обида. Нигде на Кавказе нет столько тостов и правил поведения, относящихся как к тамаде, так и рядовым…
Гости начали рассаживаться вокруг стола, установленного в саду под абрикосовым деревом: Зияди во главе, а Нона – рядом сбоку. Одна половина стола была в тени, а другая – под тускнеющими лучами солнца, яркость которых отбирали сумерки наступающего вечера. Так она могла видеть и чувствовать локоть мужа, о здоровье которого пеклась.
Гоги выглядел несокрушимым и с трудом сдерживал молчание, чтобы потом взорваться, когда наступит весомый момент. Он это сделает с тактом и глубоким юмором, так что смеяться будут все. Его любимая тема, каким он был богатым в советское время, когда работал завскладом стройматериалов. Он продавал кафель упаковками, но умудрялся вытаскивать из каждой упаковки по одному кафелю, и вот так он сделал состояние и разбогател. Было время, когда к нему прицепилась кличка «Кафель». Потом он иронично добавлял: «Не рассказывайте никому, а то не дай бог услышит тот, кому не положено это знать».
Саба, как ни странно, держался проще, оставив свою театральность в долине Алавани, которая всегда завоевывала сердца людей своей открытостью и дружелюбием. Он даже в простых
