Карусель сансары - Юрий Мори
– А красиво… – протянул картёжник. – Так оно и выпивать приятнее.
Он протянул руку и поколупал толстым пальцем плёнку с краю, где она вплотную подходила к грязной раме. Поддел ногтем. Картина райского пляжа сморщилась сбоку и немного отошла от стекла. Через мутное окно, уголок которого теперь виднелся в первозданном, не заклеенном виде, сочилась хтоническая тьма. Ночь там, за бортом, как есть – ночь.
– Всегда темно… – с ноткой неясной зависти к чему-то сказала училка. – А ведь давно едем, давненько. Полкарты страны уже миновали, не меньше.
– Кстати, о картах! – охотно подхватил Ваддик. – Давай, Мякиш, в «двадцать одно», что ли?
– В «очко»? – лениво уточнил тот.
– В очко только петухи балуются. Ты что, петушок?
«Полюшко-поле» без перехода сменилось в репродукторе чем-то блатным, воняющим портянками. Гнусавый голосок под расстроенную гитару взвыл о колючке по периметру и драных прохорях.
Мякиш проснулся окончательно, широко раскрыл глаза, глядя на Ваддика. Тот откинулся спиной на стенку и улыбался. Нешироко и криво, будто услышал нечто смешное и гадкое, а не самолично сказал.
– Сам ты петушок. Давай, сдавай.
Гнусавый голосок захлебнулся в трелях, взвыл и замолчал. Радио будто умерло. Даже гудение вентиляции отступило, прижухло где-то в стене, боясь вмешиваться. Мало ли, люди нынче злые, завяжут узлом шланги под горячую руку.
– Ты кого петухом назвал, гнида? – совершенно не своим, напряжённым и злым голосом спросил Ваддик. – Отвечаешь за слова-то, козёл?
Профессор пылесосов чуть опустил книгу, поглядывая на попутчиков, но ничего не говоря. Даже спицы в руках училки замедлили треньканье. Мякиш понял, что надо извиниться. Остановить мгновение, что уже не прекрасно, а лучше отмотать его назад. В купе откровенно пахло близкой дракой. Однако, выпитая водка и – главное – ощущение некой театральности происходящего, как на невидимой сцене, несли Мякиша дальше, навстречу судьбе.
– Молодые люди, не надо… – тихо произнесла училка. – Я вас умоляю.
Дурацкая, какая-то книжная фраза будто сняла сцену с напряжённой паузы, снова замычало радио, профессор спрятался за обложкой, а Ваддик выдохнул, слегка осел, как наполовину спущенная камера колеса.
«Кукла, – подумал Мякиш. – Надувная кукла. Все они здесь такие».
Они.
Да и он сам.
Внезапно Мякиш понял, что не знает, как попал сюда, в купе. Когда. И зачем. Он вновь прикрыл глаза, внутренне мечась, как забежавшая в пустую кладовую мышь, прыгая по пустым полкам, царапаясь крохотными коготками в напрасных попытках если не сбежать, то хотя бы найти что-то важное.
В карманах должны быть документы, билет, надо достать и посмотреть, откуда и куда он едет. Срочно. Нужно. Да.
Потеря памяти? Какие глупости!
Он знает, знает, кто он… Мякиш! Это фамилия или прозвище?
Вот же чёрт.
Не открывая глаз, сунул руку во внутренний карман пиджака, нащупал там плотную корку паспорта, кошелёк, ещё бумажки, сжал пальцы и потянул находку целиком наружу. Там, там все ответы, он уверен.
– Чего чешешься? – недовольно спросил Ваддик. – Играть-то будем?
– Будем.
Мякиш глянул в найденное. Несколько цветастых купюр, узкая полоска билета – не трамвайный и уж тем более не на поезд – засаленная жёлтая бумажка. Паспорт: он даже открыл его, глянул на собственное грустное фото. Мякиш Антон Сергеевич. Фамилия, стало быть. Отчего-то на душе стало спокойно, словно давно мучившая загадка нашла своё разрешение. Кошелёк битком, одна тысячная лениво спланировала под ноги, но он даже не обратил внимания. Потом подберёт. Не суть.
– Билет на аттракционы, – прочитал Мякиш почему-то вслух надпись на засаленной бумажке. – Цена двадцать копеек.
– Раритет, – согласно кивнул картёжник. – Продаёшь?
Последним словом заинтересовался профессор, резко опустил раскрытую книгу на колени и протянул руку:
– Позвольте взглянуть? У меня один мнэ-э-э… знакомый собирает. Могу предложить.
Мякиш сжал пальцы, смяв билет. Почему-то страшно было отдавать его в чужие руки, пусть даже на минуту. Его надо отдать тёте Марте! Только ей. Она живёт в посёлке Насыпной, туда он и едет. Загадка его нахождения в купе разъяснилась, ответ встал на предназначенное место. Так оружие собирают: из кучи непонятных деталей, если их объединить, получается на выходе пистолет. Например. Надо только всё сунуть на место.
– Нет.
Потом, помолчав, уже громче и твёрже:
– Нет-нет! Не позволю.
Сунул всё найденное обратно, в глубокий карман кожанки, вжикнул молнией, застёгиваясь до подбородка. Так оно надёжнее.
Продавец разочарованно вздохнул и вновь взялся за книгу. Мякиш невольно глянул на её разворот и со странной тоской внутри понял, что там ничего нет. Ни текста, ни картинок, ни даже завалящего типографского вензеля. Ни-че-го. Два матовых белых прямоугольника, разделённых вертикальной полосой стыка.
И вот теперь ему стало страшно.
– Граждане, – характерным голосом мелкого служащего заявила проводница, со скрипом открыв дверь купе, толкнув её в сторону. – Кто до Насыпного? Не проспите. Стоянка две минуты.
Топот её шагов прозвучал в коридоре, снова открытая дверь, опять неразборчивая команда.
– Да, да! Я туда. Не успеем поиграть, Ваддик, выходить мне пора.
Лысый кивнул, тасуя карты всё быстрее. Теперь казалось, что они размазанным веером летали у него в руках, лица дам, королей и валетов слились в одно невнятное пятно.
– Всяко бывает. Может, позже встретимся, сыграем.
Училка и продавец пылесосов уставились на нервно вытаскивающего сумку из-под койки Мякиша. Даже молодая мамочка приоткрыла один глаз, покосилась на спящего ребенка, потом глянула на покидающего их пассажира. Один из гастарбайтеров сверху пробурчал что-то во сне, выругался и подтянул свисающую ногу обратно.
Антон подхватил сумку, повесил на плечо. Глянул на затянутое яркой картинкой окно и, не прощаясь, пошёл к выходу. Сзади раздался чмокающий звук – пришлось оглянуться. Это младенец, оказывается, выплюнул соску, мамочка едва успела поймать ей в полёте. Выплюнул и разразился режущим нервы криком, извиваясь в плотном тканевом конверте, перевязанным розовой лентой. Голубая для мальчиков, в память ордена Святого апостола Андрея Первозванного, а эта вот так.
Девочка, стало быть. С новым днём тебя, девочка!
Какой пронзительный взгляд… Антон уставился в глаза малышке, она смотрела на него и орала, если бы не бессмысленный возраст – будто что-то хотела донести. Предупредить. Рассказать. Почудится же черти что!
Водка жгла желудок. Мякиш отвернулся и вышел в коридор, оставляя за собой весь этот бедлам, странных соседей, истошный вопль младенца и вновь ожившее после паузы радио.
Здесь было тихо и просторно. Учитывая длину купе и огромный коридор, поезд должен раза в три превышать по ширине стандартный. Странно. Но к
