Чаки малыш - Борис Козлов
Они почти не двигались, зажатые со всех сторон.
– Скверная погода, – не умолкал водила, – и чего им дома не сидится, в такой-то дождь. Ночью приморозит, будут завтра сплошные звезды на льду…
– Давно таксуешь? – спросил Чаковцев.
– Я-то? Давно.
– На жизнь хватает?
Водила засмеялся:
– Это смотря как жить.
Чаковцев посмотрел на часы.
– Успеем, – сказал таксист, – будь спокоен.
По крыше барабанил и не дождь уже, круглые льдинки рикошетили от лобового. Чаковцеву вдруг остро захотелось вернуться, забиться в свою конуру на двенадцатом этаже, заварить чаю, раскрыть ту дурацкую книжку. Кошка вернется потом как ни в чем не бывало, и ночь их снова будет горячей и влажной…
“Что в имени тебе моём?
Скрестим скорее руки…
Лишь шум, меж смыслами проём,
Пустые звуки”
– Приехали, – сказал таксист.
Чаковцев сунул ему остатки аванса и шагнул в морок.
Асфальт под ногами уже покрылся свежим ледком. То и дело оскальзываясь, он перебежал площадь частыми шажками и вбежал, почти что въехал, в вокзальное здание, с трудом погасил инерцию на не менее скользком каменном полу, остановился, по-собачьи стряхнул с себя воду и ледышки, опустил воротник, пятерней пригладил мокрые волосы.
Давненько не бывал Чаковцев на вокзале. Он вдохнул здешнего тревожного воздуха и огляделся: тётки в пуховых платках, нескладные солдатики, помятые мужики – все на местах. “Порядок”, – подумал Чаковцев. Подзабытое ощущение понемногу спускалось на него – он любил когда-то это чувство. По дороге в буфет пытался ухватить его, одеть в буквы: “Неприкаянность? Непривязанность? Бездомность?” Уже стоя в короткой очереди к прилавку он продолжал шевелить губами и недовольно крутить головой – ни одно из определений не подходило ему; тут требовалось простое слово, без заряда отрицания или потери, слово-утверждение, а не зияющая дыра…
– Вам, мужчина, чего?
Чаковцев ткнул пальцем в тарелку с бутербродами:
– И чаю, пожалуйста.
– Кхм, – произнёс кто-то у него над ухом и осторожно тронул за рукав.
– Прошу прощения…
Чаковцев оглянулся: солидного вида господин за его спиной деликатно просил внимания.
– Да?
Господин – пальто, шарф, меховой “пирожок” на голове – глядел смиренно, но настойчиво – прямо в глаза.
– Еще раз прошу простить мою дерзость, – сказал господин в “пирожке”, – видите ли, в силу некоторых обстоятельств я остался совершенно без средств и вынужден, да, вынужден просить вас об одолжении…
– Вам нужны деньги? – оборвал его Чаковцев.
Господин посмотрел в ответ почти возмущенно.
– Исключительно немного провизии, с вашего позволения.
Чаковцев смутился.
– Вас устроит бутерброд?
Он заказал еще одну порцию и с подносом в руках проследовал к свободному столику.
Незнакомец без церемоний уселся напротив, снял свою старорежимную шапку и положил на колени, расслабил шарф.
– Приятного аппетита, – сказал он Чаковцеву.
– Угу, – невежливо откликнулся тот.
Он рассматривал своего визави, пытаясь понять с кем имеет дело. Мелкий вокзальный аферист? Пожалуй… Неопределенный возраст, слишком обыкновенное лицо, опрятная одежда без единой яркой детали – идеальный кидала. Но каков апломб…
Чаковцев размешал сахар в стакане и принялся быстро есть – время поджимало. Господин же напротив никуда не торопился, ел медленно, откусывал себе маленькие кусочки, жевал долго, смакуя вокзальный бутерброд словно невиданный деликатес.
– Вы тоже можете не торопиться, Геннадий Сергеевич, – нарушил молчание сотрапезник Чаковцева.
Тот перестал жевать и ошалело уставился через стол, но уже через секунду собрался.
Его опасения начинали сбываться. Это было прелюбопытно.
– Мой поезд… – начал Чаковцев и тут же осекся. Хриплый голос из-под потолка забубнил: “К сведению пассажиров… поезд… следования… до Энска… отправление откладывается… до выяснения… повторяю…”
– Часа на два, не меньше, – сказал господин уверенно и подмигнул.
Чаковцев отодвинул тарелку и уселся поудобнее; его сотрапезник явно требовал большего внимания.
– Вкусно? – спросил Чаковцев.
Господин закатил глаза, выражая высшую степень удовольствия. Он наконец доел, затем достал из кармана пальто клетчатый носовой платок и аккуратно промакнул губы.
“Эпохой ошибся, бедняга”.
– Выручили вы меня, Геннадий Сергеевич…
– Пустяки, – буркнул Чаковцев, – мы знакомы?
Господин широко улыбнулся:
– Кто ж не знает знаменитого Чаковцева? – он забарабанил пальцами по столу и замурлыкал “Кактусы под дождем”.
– Ага, – сказал Чаковцев, – ясно.
Правда заключалась в том, что уже лет пять никто не узнавал его на улицах, и это его устраивало. Он заерзал на стуле, собираясь откланяться.
– Иван Георгиевич, – быстро сказал господин и протянул руку.
– Очень приятно, – соврал Чаковцев, пожимая горячую сухую ладонь.
В следующую секунду брови его поползли вверх – он рассмотрел часы нового знакомца, как видно, левши.
– Позвольте, – сказал Чаковцев, – это же…
– Ну, да, – откликнулся Иван Георгиевич скучливо, – Брегет.
И спрятал часы под манжету.
Чаковцеву сделалось весело:
– Так, – сказал он, – вы носите настоящий брегет розового золота с турбийоном и при этом стреляете на сэндвич в вокзальном буфете? – Он засмеялся: – Не хотите прокомментировать?
Иван Георгиевич смущенным не выглядел. Пожал плечами:
– Вы же не станете требовать от голодного скрипача продать Страдивари? Нет? На худой конец он просто сыграет на нём за мелочь в переходе…
Чаковцев живо вспомнил свой именной Стратокастер и скрипнул зубами. “Ах ты гад”.
– Вы, значит, тот самый виртуоз?
– В некотором роде, да, – скромно согласился Иван Георгиевич.
– Ладно, – не унимался Чаковцев, – давайте, отработайте свой хлеб с сервелатом.
Иван Георгиевич задумчиво посмотрел на него и вздохнул:
– Что ж, имеете право. Честно говоря, я бы и сам предложил, ведь понравились вы мне, Геннадий Сергеевич. Так что спрашивайте, не стесняйтесь.
– Спрашивать? Что вы имеете в виду?
– Да что угодно, Геннадий Сергеевич, что угодно. Про жен, скажем. Да хоть про кошку вашу…
У Чаковцева вдруг пересохло во рту. Он с обновленным вниманием всмотрелся в лукавого человека напротив. Всё же поразительно, насколько безликое у него лицо…
“Безликое лицо, бездушный дух, печаль беспечная”.
– В Фауста, значит, играем? – спросил Чаковцев насмешливо.
– Да хоть бы и так, Геннадий Сергеевич, да хоть бы и так. Спрашивать-то будете?
Чаковцев засмеялся:
– Чур, душа бессмертная при мне останется.
– Обижаете, Геннадий Сергеевич, я мелкой розницей не промышляю.
Про демографический взрыв слышали? То-то и оно, счёт на миллионы, иначе не успеть никак.
– Тогда ладно. А скажите мне, всезнающий Иван Георгиевич, в чём состоит истинный талант мой, предназначение, – не то, что из меня вышло, а то, что должно было?
Чаковцев замолчал, упиваясь интерлюдией.
– Так вот что вас беспокоит… “Что нужно нам – того не знаем мы,
Что ж знаем мы – того для нас не надо”.
– Именно.
За столиком вокзального буфета сделалось тихо. Иван Георгиевич поднес к уху свой брегет, словно проверял идёт ли, потом долго изучал Чаковцева докторским каким-то взглядом, наконец улыбнулся, и улыбка эта Чаковцеву не понравилась.
– Что же? – спросил он.
– Вам пора. Ваш поезд отправляют.
– И это всё?
Иван Георгиевич снова показал Чаковцеву прежнюю улыбку.
– Очень скоро вы узнаете.
Чаковцев встал, с шумом отодвинул стул. С него довольно. Не попрощавшись, он пошёл к выходу.
– То слово, Геннадий Сергеевич, давешнее вокзальное слово…
Чаковцев резко обернулся.
– Смещение.
“Не в племени,
В свободном квесте,
Смещен во времени
И даже в месте
Я словно мебель
в связи с переездом,
Диваны, стулья и кресла,
Нелепы
перед подъездом
Нагие фанерные чресла
Тремя этажами выше
Наполнена эхом квартира
Фортепиано там дышит
Последней нотой клавира
В открытую форточку мира
Будущее неизвестно,
Прошлое позабыто,
Лишь
