«Ненужный» Храм - Роман Воронов
– Да, – Зодчий вытер мокрые от росы руки о рубаху.
– Четыре Евангелия для ангелов описывают пребывание Христа в пустыне, все сорок дней, день за днем. Каждый апостол подробнейшим образом изложил житие Иисуса за десятидневный период, один за другим, но не томление и страдания телесные, а работу души в пустынях тонкого плана.
– Откуда же ученики прознали о том? – возбужденно спросил Зодчий, начиная догадываться об ущербности замысла Храма в четыре стены.
– Учитель сам поведал им на тайной вечере, передав рассказ свой не беседой словесной, но мысленно направляя все в уши Хранителей апостолов, ибо только им ведом ангельский язык.
Крылатый собеседник мастера, залитый солнечным светом, тем не менее сиял еще ярче.
– Это непостижимо, – едва слышно пролепетал Зодчий.
– Еще более непостижимы четыре Евангелия для Бога, – Ангел почтительно расправил крылья. – Они описывают последние часы Сына Божьего на земле, его путь на Голгофу, ту ношу, что возложил на себя Спаситель как Дух. Та четверка апостолов, что удостоилась такой чести, приняла эту весть во сне, в качестве откровения, знания, которых невозможно познать. Ученики, бессознательно приняв этот дар от Христа, передали его Богу, также во сне, в момент между Распятием и Воскресением.
Ангел сложил крылья и на глазах его, всего на миг, проступили слезы.
– Значит, стен в Храме должно быть двенадцать, – уверенно сказал Зодчий.
Внизу, у подножия холма, послышались торопливые шаги и приглушенный разговор. Ангел, перестав сиять, начал уменьшаться обратно в «ворону», становясь прозрачным.
Мастер обернулся на голоса подмастерьев и крикнул: – Братцы, нарубите еще колышков.
– Сколько? – отозвались снизу.
– Восемь, – Зодчий, для верности растопырив пальцы обеих рук, показал нужное количество.
Работники развернулись к лесу, Ангел вновь «просветлел», но сжался до размеров бабочки.
– Скажи, – обратился мастер к Ангелу, – стены должны быть равными, мне разбивать одинаковые углы?
«Небесная бабочка» заулыбалась: – Земному храму – земные стены, небесам – небесные, а Богу – божественные.
Зодчий догадался: – Храм – пирамида из трех слоев, каждый отражает свои Евангелия.
– Прекрасный ученик, – подтвердил Ангел.
– Мне просто нужно уменьшить сечение каждого последующего куба?
– Они равноправны и равноценны, – ответил светлячок.
– Но тогда стены всех храмин совпадут и образуют башню, – Зодчий непонимающе поскреб натруженной рукой затылок.
– Ты представил себе идеальный Храм, прямой Путь Домой, но человек не может сделать такого, пока не может, – с некоторой печалью в голосе произнес Ангел.
– Но почему? – удивился мастер.
– Стороны света, а значит и восходы «солнц», в трех мирах не совпадают. Храмовая пирамида будет из смещенных слоев. Человеки строят стены, ориентированные по-своему, ангелы – по-иному, а Господь Бог – истинно. Между человеком и ангелом – душевный сдвиг, между ангелом и Богом – сдвиг Духа. Очищение души стирает границы между миром плотным и тонким (выравнивает стены), очищение духа – приводит к Богу.
– Мастер, нарубили на всякий случай десяток, – раздался голос за спиной.
Ангел-бабочка, взмахнув бесцветными крыльями, растворился в воздухе. Трое балбесов, подпоясанные топорами и молотками, с неумытыми, но выспавшимися рожами, предстали перед Зодчим.
– Вот, – на землю грохнулись березовые колья. – Куда бить-то?
Мастер озадаченно обернулся: на траве, там, куда упали недавно слезы Ангела, проросли и распустились два необычно ярких бело-желтых цветка.
– Бейте сюда, – уверенно скомандовал Зодчий и указал точное место.
В сиянье Имени Его
В сиянье Имени Его
Мы меркнем тихо и печально
Так и не вняв, что изначально
Являлись частию Всего.
Тяжелая дверь противно всхлипнула, властно шевельнув пламя полуистлевшей свечи на столе, пропитанном воском, слюной и кровью. Инквизитор поморщился, этот мерзкий, до скрипа на зубах, звук прибытия новой жертвы тяготил его более, чем последующие вопли еретиков, прости Господи их заблудшие души, к которым уши его и сердце за долгие годы нелегкой службы сделались глухи.
– Ваше Преосвященство, – в помещение просунулась краснощекая морда тюремного служки по прозвищу Клещ (этот инструмент был освоен им в совершенстве). – Следующий.
Инквизитор поморщился снова, теперь уже от резкой боли в правом боку, посещавшей в последнее время его бренное тело все чаще и чаще.
– Позже? – Клещ с удивлением и некоторым разочарованием вскинул брови, а за его спиной некто невидимый издал слабый вздох облегчения.
Служитель церкви и воин святой инквизиции хотел ответить, но спазм перехватил его горло, и вместо слов нутро «вопрошающего» выдало сухое шипение. Он ухнул себя кулаком в грудь и, кашлянув, крикнул: – Заводи.
Краснощекий распахнул дверь подземелья полностью и втащил внутрь изможденного, тощего человека с вытаращенными от ужаса глазами и вздутыми на шее венами.
– Кто? – коротко спросил Инквизитор, вытирая рукавом следы пенной слюны на губах.
– Колдун, – так же коротко отрапортовал Клещ, встряхнув висящего на его огромных руках человека, словно весу в нем было, как в конской сбруе.
– Я обычный крестьянин, Ваше Преосвященство, – всхлипнул несчастный.
Клещ, не выпуская жертву из правой руки, левой протянул «вопрошающему» пергамент с описанием деяний «колдуна».
Инквизитор не торопясь запалил вторую свечу и погрузился в изучение списка заслуг крестьянина. Среди прочего в представленном перечне значились: вызывание засухи, заговор на падеж скота, колдовство на неурожай и прочая белиберда, коей он начитался досыта. Завистливые соседи, обманутая жена или, наоборот, отвергнутая селянка – все они в ближайший же воскресный день бежали в исповедальню, но вместо очищения собственных грехов, рассказывали пастырю сплетни своего же немудреного сочинения, как правило, в «пользу» добропорядочных людей.
Инквизитор оторвался от пергамента и взглянул на «колдуна»: точно, этот не виновен как пить дать.
– Прошу присаживайтесь, – тем не менее не без сарказма сказал он трепещущему старику и указал на кресло для допросов. Тот, видимо, был наслышан об этом приспособлении, потому как челюсти его, до сего момента с трудом сдерживающие дрожь, заколотили остатками зубов, словно детвора на реке, лупцующая палками верховодку.
Клещ, перенеся обмякшее тело и ловко бухнув его на шипы, отчего бедняга взвыл сиплым, пронзительным голосом, намертво пристегнул кисти и лодыжки кожаными ремнями.
Инквизитору хорошо была знакома эта боль, он сотни раз наблюдал ее проявления в искаженных гримасах жертв, слышал ее голос в душераздирающих криках и чувствовал ее присутствие в сжимающемся от страха воздухе пыточной камеры, низкие каменные потолки которой и черные стены, увешанные всевозможными изобретениями извращенного человеческого ума, единственной целью которых было медленное, мучительное умерщвление себе подобных, давно стали ему вторым домом. Да, он знал боль, но только чужую, и животный страх испытать ее самому заставлял «вопрошающего» отправлять в железные челюсти все новые и новые «куски мяса».
– Вам удобно? – улыбаясь, поинтересовался Инквизитор у крестьянина, боявшегося пошевелиться на
