Глаза Фемиды - Аркадий Петрович Захаров
Тогда, в негодовании, дав последний залп по пустым бутылкам, возвращаются домой охотники, уставшие до изнеможения и глубоко опечаленные предстоящим неминуемым объяснением причин своего непроизводительного для домашнего хозяйства и сокрушительного для семейного спокойствия трехдневного безделья при усугубляющем отсутствии хоть какой-нибудь добычи.
Один такой охотколлектив и тащил на своих плечах по пустынным охотничьим просторам угрюмый, как катафалк, автовездеход Г АЗ-69. В знак возмущения седоками и самим водителем, он как мог их раскачивал, нарочно выбирал самые глубокие колдобины и удовлетворенно урчал мотором, когда на очередной кочке дремлющие в пыльном кузове охотнички до искр в глазах стукались лбами. Разбитая грунтовка и самого водителя укачивала, мутила и позывала к рвоте…
Видимо из желания расквитаться за обидное небрежение к себе, «газон» на очередной развилке лесной дороги свернул не в ту сторону и через короткое время оказался на краю лесной поляны, в дальнем конце которой за подобием изгороди стаями бродили куры. Впрочем, бродили они и среди елок. Некоторые из них, особо отважные, просачивались наружу сквозь отверстия в ограждении птицефермы, которое смогло бы задержать разве что быка, или, на некоторое время, телку, но уж никак не птицу, которая хотя и родилась в неволе, но решилась умереть на свободе от зубов лисицы, бродячей собаки или не менее бродячего охотника до курятины. Но, се ля ви, такова куриная натура и, если хотите, даже судьба, и не нам ее осуждать, или, избави бог, пытаться исправить. Потому, как кому суждено кончить жизнь в кастрюле или на вертеле, тот, как ни кукарекай, там и кончит. И забор тут не при чем.
Сторож птичника Никодим, которому еще в прошлом году было поручено залатать сетку и который не торопился поручение исполнить, в душе и по призванию был философ и к птицам имел сочувствие. Особенно к тем, которые из-за нехватки кормов комбинированных, отправлялись на корма подножные к ближайшим муравейникам и в погоне за муравьиными яйцами удалялись настолько далеко, что собственные яйца до птицефермы не доносили и оставались в лесу их насиживать. «Кормить надо лучше, а не сетку латать — парировал Никодим постоянные вялые укоры зоотехника. — Сытость ко сну располагает, а не к побегу. Уж я-то по себе знаю». Очевидно, Никодим и на самом деле знал толк в сытости, поскольку большую часть служебного времени спал в сторожке на краю курятника. А на голодный желудок, всем известно, не спится.
Так и шло своим чередом: зоотехник укорял, сторож философствовал, куры разбредались, а председатель, ежегодно наезжая на ферму с инспекцией, багровел, ругался матом до полной потери голоса, с целью восстановления которого опоражнивал бутылку водки с зоотехником, запивая сырыми яйцами. И уезжал на центральную усадьбу до следующего раза. А куры о последних указаниях руководства продолжали решительно ничего не знать и знай себе гуляли по лесочку вдоль дороги.
Вот на эту самую дорожку и вывернул заплутавшийся с похмелья охотничий «газон» и остановился, клюнув передком, приглушенно постукивая сердцем, очевидно ошарашенный изобилием беспризорно бродящей дичины. В его недрах произошло движение и из бесшумно отворившейся двери выпали сразу три мешковатых ловца удачи, резонно определивших, что в ощипанном виде отличить бродячую курицу от летучей куропатки сможет лишь тот, кто эту куропатку хоть раз попробовал. А их женам вкушать дичину как-то не доводилось… Куры, привыкшие, что их беспрестанно ловят и водворяют за сетку, откуда без хлопот можно снова удрать, не особенно разбегались и покорно устраивались в кузове «газика», пока в нем не стало так же тесно, как в домашнем курятнике Никодима. После чего довольные охотники снова хлопнули дверкой и «вдарили по газам», торопясь покинуть фартовую поляну и выбраться на большак или в укромное место, чтобы без лишних свидетелей преобразить пернатых кур в ощипанных и опаленных куропаток.
Однако жизнь человеческая вообще, и охотника в особенности, чревата самыми неожиданными и коварными поворотами. На одном из них, особенно чреватом и коварном, «газон» не вписался в колдобину, его занесло, закрутило, подбросило и перевернуло кверху брюхом на хлипкие дуги брезентового верха, в глубокую сухую канаву, где он еще немного побрыкал колесами и затих мотором. Незамедлительно вслед за этим, из-под порванного тента на божий свет показался петух, которому ситуация явно понравилась, поскольку он поскреб когтем влажный песок дороги, гордо выпятил грудь и весело заорал на весь лес: «Криминал!» На зов предводителя из прорехи выбрались еще семь хохлаточек и не торопясь, как шалавы на бульваре, принялись прогуливаться поблизости, в явной надежде, что петух отойдет от шока и на радостях пожелает потоптать какую-нибудь куричонку вне очереди и графика. Но недаром считается, что куриный ум — это куриный ум, и не более того. Откуда было догадаться хохлаточкам, что на их беду старая кляча колхозного зоотехника Прохора Варламыча притащит его к этому же повороту. В душе, видимо, художник, Прохор Варламыч придет в неописуемое возбуждение от открывшейся ему живописной панорамы с перевернутым на смятые дуги вездеходом и праздно гуляющими вокруг него курицами. Несмотря на глубокое похмелье, зоотехническое образование Прохора не позволило ему перепутать вполне колхозного вида куриц с единолично бродячими куропатками. А потому он осадил дежурную по конюшне кобылу Зорьку, приказал ей не двигаться (как будто она была на то способна) — очевидно из того озорства, на которое способны только зоотехники да деревенские гармонисты при виде засыпающей на ходу полуживой животины, привязал уздечку за кардан перевернутого «газика» и вежливо поинтересовался, как лежится под машиной охотникам до общественных курей. Охотникам, упрессованным под тентом, наверное, лежалось не очень мягко, потому, что они взмолились о помощи, обещая расплатиться за нее в ближайшем же магазине.
Зоотехник огорчился за неудачников, так неосмотрительно истративших жидкий боезапас, припомнил, что до ближайшего магазина в котором есть или может
