Сергей Семенов - Алешка
– - Ну, ступай, на улице побегай, нам в избе прибраться нужно.
Алешка натянул на себя полушубок и вышел из избы.
Идти ему было не к кому. Ребята после вчерашнего ему опротивели. Нечего было и делать. По двору все управляла одна Наташка, и его ни до чего не допускали. Алешка опять ж помнил отца и, забившись в соломенную шалашку у двора, где прятали сено, лег грудью на одну корзину и опять заплакал, как вчера.
I VПодходило рождество. Ребята готовились ходить по дворам и славить Христа. Алешка тоже знал рождественские тропари и тоже пошел. Ему, как сиротинке, подавали везде охотно. Он набрал пятнадцать горстей льна и семнадцать копеек. Мать, узнавши о его добыче, одобрительно сказала:
– - Вот и ладно… пригодится. Лен Наташка отпрядет -- новые портянки ко святой отрежет.
Алешка стал думать, что ему делать с деньгами. Был бы отец, он отдал бы их ему, -- матери же отдавать деньги Алешке не хотелось.
Мысль об отце опять разбередила его сердце. Все радостное испарилось из его души. Его опять охватил тот холод, который все время леденил ему грудь. Не к кому ему прильнуть ни в горе, ни в радости. Никому он не дорог, не нужен без него.
Вдруг у Алешки мелькнула такая мысль: помянуть на эти деньги отца. Он знал, что за покойников служат обедни, подают нищим, за отца же ничего такого не делали, и ему небось там плохо. Он хотя усердно молился за отца сам, утром и вечером твердил на молитве: "Помяни, господи, душу усопшего новопреставленного Михаила… И небесному царствию сопричти…" Он молился, чтобы отец снился ему во сне, но отец во сне ему не являлся. Стало быть, его молитва не доходит…
Алешку как огнем озарило. Он даже затрепетал. Раздать все, пусть помолятся… У Алешки закружилась голова.
Христославенье шло до рассвета. Когда рассвело, ребята, сложивши дома лен, выходили на улицу, собирались в кучки и хвастались друг перед дружкой, кто сколько наславил, куда они денут деньги. Одни хотели прожить их на пряниках, другие -- беречь к весне на бабки. Один Алешка молчал. Его деньги назначались совсем на другое, и он ждал только случая, как бы их употребить.
Совсем рассвело, и в деревню пошли нищие. Они шли бойко, поеживаясь от мороза. Вот Сеня Косой: косой и кривобокий, у него была коротенькая шубейка, чуни и большая сумка. Только он вошел в улицу -- Алешка подбежал к нему, сунул две копейки и сказал:
– - На, помяни тятьку.
Сеня сбоку взглянул на Алешку, улыбнулся и сказал:
– - Ладно, а как его звали-то?
– - Михайлой.
– - Дело. Помяни, господи, раба Михаила.
За Сеней пришла Мариша-дурочка, и ей попала копейка…
Когда у Алешки остался один пятачок, в деревню входили двое "убогих" -- подслеповатый Яков с плоским лицом и рыжей щетинистой бородой, повязанный под шапкою платком, и его поводыриха Лариса, маленькая, сморщенная как сморчок, старушка, закутанная в десять одежонок. Алешка подбежал к ним и, сунув в руку Ларисы последний пятачок, крикнул:
– - Нате вам… -- помяните раба Михаила.
Лариса взяла пятачок, поглядела на Алешку и сказала:
– - Ладно, помянем.
И она толкнула Якова. Тот снял шапку, перекрестился точно он гонял мух с носа, и резким, скрипучим голосом:
Ай-дда-воспо-мя-янет господи!
Ро-одителей ваших сродников…
Когда пенье кончилось, Алешка почувствовал, что у него точно гора с плеч свалилась. Ему думалось, что он сделал что-то хорошее для отца, и от этого ему было легко-легко. Веселый, с сияющими глазами, он опять побежал домой.
– - Ну, где ты там шляешься-то? -- встретила его мать. -- Разговляться пора.
Мать говорила всегда грубо, но ее тон уже не задевал Андрюшку. Он взглянул на сидевшую за столом Наташку. У ней был повязан новый ситцевый платок с желтыми цветочками, она в этом платке почему-то походила на бабу. Но Алешке и сестра казалась миловидной.
Радостный, с ровно бьющимся сердцем, Алешка принялся за еду. Горе его было забыто.
1913 г.
