Сергей Кузнецов - Кошкин дедушка

Молчит. Прислушивается. Через открытую балконную дверь доносится ломкий пьяный голос подростка, затягивающий докучную песенку. Зачем Герасим утопил Му-му,

Я не пойму, я не пойму...

Его подхватывают несколько таких же пьяных голосов. Это внизу на скамье под тополем расположилась шпана с мешком разливного пива. ВЕНИАМИН АЛЕКСАНДРОВИЧ недовольно трясет головой.

А когда она стала ударяться в детство, она его стала донимать так, что вот, если он даже в магазин пойдет, что он к бабам ушел. А началось все с того, что казалось ей, что в домах напротив собака воет, вот он ее истязает, собаку эту, мужик, значит, ну который хозяин, и нужно, значит, милицию вызвать. А собака все выла и выла. Вернее, так ей казалось только. Если она и выла, так это только по несостоявшимся нашим отношениям. Я ведь тоже переживал тогда, часто даже плакал по ночам. Ну а потом дальше - больше. Он уже и выйти не мог никуда. Он выйдет - она концерт устраивала, на весь подъезд вопила. Не выдержала под конец жизни-то, психику свою, видать, нарушила. Анатолий Сергеевич, весь в слезах, прибегать ко мне стал. Потом уже он, как участник войны, добился, чтобы ее в Дом престарелых отправили. Тогда он только открылся, новый был, туда трудно было попасть. А она... Я вначале-то даже не поверил... "Мне ваше лицо что-то вроде бы знакомо" - говорит. Ну я ей и отвечаю: "Что-то мне ваше тоже знакомо, Елена Сергеевна." Вначале как шутка - вроде бы. Как-то не доходило до меня, что это серьезно. А потом увидел, что она не шутила. Она - меня не узнавала. Ну а потом уже, когда я ее увозил уже на машине, выводил под ручку, так она ершилась еще. Не хотела. Упорствовала. Даже в дом когда заводили, я уж держать, а она: "Что вы делаете? Больно!" И все такое! Да все равно она уже никого практически не узнавала.

Через дверь снова доносятся пьяные голоса подростков на скамейке, завывающие песенку.

А до этого-то, до этого. Лежала в постели, не вставала. Она всяких болезней себе напридумывала. Если лежать, ничего не делая и ничем не занимаясь, запросто же все атрофируется. Несколько месяцев, и все! Ну а она больше года лежала... Переживала, видать, свою никчемную жизнь... А у кого она другая? У кого? У меня, что ли, лучше, а я живу, и ничего... Ну а потом у нее все тоненькое такое стало. Немощное такое. Она и раньше-то физически ничего не делала, а тут уж совсем. Лежала, обессилела. Это же очень быстро происходит. А сначала, по-моему, простудилась. Ну и понравилось ей быть больной. А лекарств все время полно было. Вникать в болезни ее практически невозможно было. Постоянно эти болезни, лекарства. У Анатолия Сергеевича, у того тоже был вид болезненный, но он не как она не жаловался.

Снова слышны пьяные голоса подростков и бренчание гитары.

ВЕНИАМИН АЛЕКСАНДРОВИЧ. ( кричит ) Прекратите осквернять память! Прекратите! ( Ходит по комнате. Бросает костыли и валится на диван.) Не могу я, не могу я больше этого выносить... Они считают меня никчемным человеком, а я ведь не такой... Я жизнь прожил свою достойно... И вовсе я не никчемный... Наоборот, кчемный! Я любил... Пусть не был любим, но я любил... Эх, Елена Сергеевна, Елена Сергеевна... Тяжело-то как быть все время одному... Ты в магазин ушла, а я здесь сижу, как в камере точно тюремной. Иногда ты только часы мне скрашивала своими редкими посещениями...Да с каждым разом все реже и реже... Ну, конечно, старик я уже совсем... Что с меня взять? Сдается мне, что она уже не верется... А я так долго ждал! ( Встает.) Эх, жизнь моя жестянка! Что там дальше-то? Не помню... Ну, в-общем, слегла она, а он начал еду ей носить в постель. Она в туалет уже даже ходить перестала. И лежала так, как я уже сказал, около года. Анатолию Сергеевичу этому уже житья не стало. Все в доме уже знали, что у него жизнь пыткой стала. Она совсем впала в маразм, а какой ослепительной была женщиной когда-то. Она все, выключилась. Ну и среди престарелых этих она сразу начала, говорят, концерты устраивать, простыни рвать. Она там недолго пробыла - всего три недели. Диагноз нам сообщили - "истощение", кажется. ( Кричит попугай. ВЕНИАМИН АЛЕКСАНДРОВИЧ прислушивается.) Похороны полностью организовал этот Дом престарелых. Даже гроб покупал. А я цветы привез. Букет из десяти белых роз. И потом на памятник сделал звездочку, красненькую такую. На заводе выточил и установил. Но это уже после, на кладбище. Народу было совсем чуть-чуть. Эти вот подруги, ну и несколько его друзей. Он и при жизни ее был таким, а уж после смерти единственной радостью для него было ходить на кладбище и разговаривать с нею. Совсем свихнулся с горя, старичок! Кроме этого, стал я замечать странное. Идешь на работу, и видишь где-нибудь рядом с домом труп кошки. И так каждое утро. А однажды увидел его - с бечевкой стоял, кота душил. Научился, значит. Кот вопит, а он над ним - как ветеринар. Меня чуть не стошнило.Я глазам не поверил. Оказалось, он. И сосед тоже страшно удивился, когда я сказал. Жалко его было, а помочь никак. ( Снова раскладывает фотографии.) Потом он уже предлагал: "Давайте оформим опекунство!" Все равно я уже и так его опекал. Он говорил, все равно вы ухаживаете, никаких обязательств лишних. Ну а когда уже ногу сломал, отвезли в Тринадцатую больницу, там же, где и я лежал. Палату я не помню. Операцию ему делать не стали - по возрасту. У него был перелом шейки бедра. Пошел за тортом и упал. Знакомая к нему пришла какая-то. Перед ней, видать, решил хвост распустить. Ну и увезли его на скорой. Год ведь еще не прошел даже после смерти Елены Сергеевны. Мучился он недолго. Месяца два-три всего. Уже перед тем, как его забрать, я приехал, и меня поразило, что вид у него такой, можно сказать, предсмертный. Я даже выразился тогда, что он уже одной ногой в могиле. Привез его сюда. Периодически в туалет его водил. Мука была жуткая: минут десять-пятнадцать добирались из комнаты. Рукой я его подхвачу, но у него движения заторможены, страшная боль же. Есть он стал мало, уже слипни были. Не мог сходить запоры, видимо. Надо было, наверно, клизму ставить. Не мог я тоже ни пошевелить, ничего. Ну а потом мне сказали, и я пришел. Рвотная масса, и он захлебнулся. Но когда пришел, уже убрали все. Та самая глуховатая соседка по Дворянскому гнезду, для которой он за тортом бегал. Она к нему в последнее время зачастила. Хотела, видимо, квартиру. Видит, что уже все, и прилипла ухаживать - из корыстных целей. По всему видно было. Она в результате потом все белье забрала. У них много ведь постельного белья было. Посуду всю, по-моему, забрала. Председателем тогда был Юровский, кажется. А у них же не было наследников. Шахеры-махеры какие-то, и квартиру он эту сделал дочери своей, что ли. В-общем, воспользовался. ( Кричит попугай, но уже протяжно, будто плачет.) Ой, нельзя, птичка моя золотая! Нельзя! ( Берет фотографии и внимательно их разглядывает.) Елену Сергеевну похоронили на Восточном кладбище, а Анатолия Сергеевича - на Западном. Такая вот ирония судьбы вышла. Мест не было, кажется. Людей тоже было немного: те же самые, которые Елену Сергеевну хоронили, ну и Косорыловы. Один автобус был всего. Текстильвшей... Тьфу ты! Текстильшвейобувьторг выделил. Единственное, что они. А так полностью все я. Памятник был со звездой, тогда же с крестом не было. Пирамидка такая. Елене Сергеевне я срезал ножовкой звезду и крест литой приделал. Литье. Дюралюминий. Неужели я ему не переделал? Не помню. У Елены Сергеевны-то точно, я еще помню, чтобы не открутили, надфиль сломал, забивал там, чтоб не сняли. А он... Как же он со звездой-то остался? ( Молчит.) А здесь я дерном обложил могилку-то. Посадил медуницы. Цветы нашел какие-то. Он ведь тоже не виноват, что братом ее оказался. На следующий год прибрал. На второй год подчистил, и все, больше не ездил. А нет, еще, по-моему, был... Был... Ограду собирался сделать, да так и не сделал. Уже лет семь прошло, или больше? Сейчас ее, наверно, не найти... Она, наверно, запущена... Некрашенная, и надписи уже все, наверно...

Слышны крики: "Хватит уже! Прекратите! Сколько можно?" ВЕНИАМИН АЛЕКСАНДРОВИЧ берет фотографии и начинает их методично рвать и разбрасывать клочки в стороны.

ВЕНИАМИН АЛЕКСАНДРОВИЧ. Вот тебе! На! Получай! Ну и что, что брат? Ну и что с того? И у меня тоже сестра есть, и что? Я же ничего? Я ведь тоже тогда за тортом пошел... Дай, думаю, ее побалую, куплю ее любимый, чуть кисленький такой, "Молодость" называется. А в нашей булочной нет. Пошел через дорогу. И поскользнулся. Резко так. Услышал хруст. И боль. Нога вся словно подвернулась. И перелом - такой же. Все такое же! А я ведь как раз перед этим вспоминал, как мы с Еленой Сергеевной тогда спорили, можно или нет ходить по воде. Я ведь технарь, я говорил "нет", а она "да". Она во всю эту чертовщину верила. Мы сидели в лодке. Я рыбачил, точнее, только делал вид, я ведь не мог даже сосредоточиться. Она была в белой тенниске с завязками. Она была такая обтягивающая, такая, что я не мог даже думать о рыбалке. Я только говорил: "Ну как же можно ходить по воде, когда у нее такая низкая плотность? Как, Елена Сергеевна, она вас удержит?" А она говорила: "Меня-то удержит, а вот вас, Анатолий Сергеевич..." И смеялась, смеялась во все горло... И был у нее такой чистый, звонкий смех - как у девочки. И вот мы спорили, спорили, и вдруг вода начала протекать, днище, видать, прохудилось, в прокат ведь я взял лодку эту. Я испугался, не за себя, конечно, а она разлеглась на корме и спокойненько так сказала, что никогда не утонет, точно и взаправду верила. Я стал банкой вычерпывать воду, а она только смотрела на меня и смеялась. А я внутренне смеялся над ней, над ее нелепой верой... Мы ведь были такие разные и совершенно не понимали друг друга. А сейчас мы стали ближе, гораздо ближе, уже не как брат и сестра, а как настоящие любовники... Сейчас я сам верю, что можно ходить по воде... Ну, конечно, можно... Нужно только захотеть... Очень сильно захотеть... И теперь я верю... Елена Сергеевна, ты слышишь меня? Я верю! Я буду ходить по воде. Буду ходить. Буду. Мы будем вместе с тобой ходить по воде, взявшись за руки... Мы будем обниматься, целоваться и делать то, чего никогда себе не позволяли в жизни...