Сергей Семенов - Левониха
После обеда некоторых из поденщиц послали оправлять ометы с соломой. Попала туда и Левониха. Ее послали с какой-то бабой наверх принимать огребки. За работой бабы разговорились.
– - Ты откуда? -- спросила Левониха товарку.
– - С Лукина, -- ответила баба.
– - С Лукина-a? -- протянула Левониха (из Лукина была взята Катерина). -- Далеко же ты забралась!
– - Что за далеко. А ты ближе неш?
– - Я с Гордина.
– - Знаю, там у нас бабочка отдадена, Катериной звать. Как-то она там поживает?
У Левонихи дрогнуло сердце: спрашивали про ее сноху. Ей захотелось пустить в ход лукавство, и она решила не открывать своего родства. Притворно равнодушным тоном Левониха проговорила:
– - Да живет, родила недавно.
– - Ах сердечная! -- затужила вдруг баба. -- Теперь еще хуже пойдет ее житье: свяжет ей ребенок руки и ноги.
– - А другие-то неш не родят? да живут ведь…
– - Другие-то живут у людей, а эта, говорят, к таким идолам попала, словно в Сибирь.
У Левонихи как будто остановилась кровь в жилах, и в горле ее перехватило. Слова товарки ее ошеломили. Еле-еле она преодолела себя и пересохшим голосом, едва ворочая языком, проговорила:
– - Чем же Сибирь? У них, кажись, житье хорошее.
– - Ну, какое хорошее! Они, говорят, все не как люди… Всем домом командует свекровь, а она сущая ведьма. Напала на такую бабочку. У нас от ней в девках никто худого слова не слыхал, им завидовали, что такая сноха-то попадает, а они вот как дело-то поворотили.
– - Это, матушка, дело мудреное, -- поджимая губы и деланно спокойным голосом проговорила Левониха. -- Може, что одному счастьем-то кажется, другому вовсе несчастье… Это дело тоже надо рассудить.
– - Знамо, рассудить. Люди с рассудком так и делают, а это видно, что без рассудку -- с первых же дён напали на человека. Какие же это люди?..
– - Вот то-то и оно-то! Чужую беду руками разведу, а к своей ума не приложу, -- опять проговорила Левониха.
– - Эту беду-то кто хошь разведет, -- не замечая смущения Левонихи, продолжала ее товарка. -- Коли они хорошие люди-то, погодили бы на первых порах взыскивать всякую промашку; одумается баба, сама поправится, а это видно, что сами негодные…
– - Они дом соблюли, живут, ни в чем не нуждаются. У всякого ли это найдется?
– - Дом соблюли, а порядку не завели… Как-то по лету Катерина была у своих, так она плакала, плакала; стало быть, это не от сладости… А тогда на кой шут ихнее добро и дом…
IVКое-как Левониха докончила день, получила квиток и побежала домой. Ей очень хотелось идти домой одной. Она нарочно отстранилась от своих деревенских баб, бывших на поденщине, и переждала, когда они ушли. Когда они скрылись из виду, тогда пошла она. Лишь только она очутилась в поле, как наплыв вызванных разговором чувств стал проситься наружу, и она уж начала думать вслух:
– - Что говорят-то про нас добрые люди… Вот как они нас ценят! Нас не знают, а про нас знают… И откуда это только известно?..
Левониха чувствовала, что грудь у ней заложило и что-то тяжелое, нехорошее подступает к самому горлу. Не только в своей деревне, а и в других ей приходится слышать себе такую оценку, и эта оценка страшно ее уязвила. "Дом соблюла, а порядка не завела". Какой же им еще порядок? Нешто этого мало? У кого другого это-то есть?.." И она опять стала перечислить в уме, как кто живет в деревне, и опять выходило, что у них лучше, чем у кого бы то ни было. Левониха ясно видела это, но сердце ее что-то грызло, и ее душила томительная тоска.
"И откуда все это узнали только? Кто это про нас так говорит?.."
Течение мыслей Левонихи остановилось, в ней точно что прорвалось, даже дрожь у ней прошла по телу и пробежала по рукам и ногам.
– - Знамо кто! -- вслух подумала она. -- Кому ж больше, как не Катюшке? Ходит к своим-то и вяколит незнамо что, вишь, плакала летом!.. Ей ли на нас плакаться?
Старуху охватила жгучая злоба, и из уст ее полилась яростная брань. Она честила невестку; желала ей и скорчиться в три погибели, и не видать ей своего детища счастливым, и самой желала весь век слезы утирать.
Досада разошлась в ней до бешенства; она не могла уж больше идти, остановилась, злобно плюнула и проговорила:
– - Тьфу ты, паскудница, и думать-то про тебя не хочется!
В груди ее еще больнее заломило, совсем сперлось дыхание, и ей стало тяжело идти. До деревни было недалеко, в туманных сумерках уже засверкали огоньки в крайних избах, но у Левонихи ноги отказывались двигаться. Она свернула с дороги, опустилась на попавшийся ей бугорок и, обхватив голову ладонями, нагнулась. Через минуту голова начала вздрагивать, послышались всхлипыванья, потом всхлипыванья перешли в рыдания, и вдруг в темных осенних сумерках, посреди пустынного, замерзшего от ночного заморозка, поля, раздалось бабье вытье.
VСтарик с Михайлой ехали с последним возом дров. Они немного запоздали. Последняя березка, которую они валили в лесу, застряла на другой березке, и с ней пришлось долго провозиться, встряхивая ее. Оба они шли по бокам воза угрюмые, молчаливые, думая про себя разные думы. Старик думал о лесочке, что свалили теперь, который и вырос и выровнялся на его глазах. Он помнил, как он еще мальчишкой бегал в молодую заросль за грибами, как потом искал в нем стада и подбирал сушняк. Михаилу занимали другого рода мысли: отцовские чувства кружили ему голову. В его воображении появились небывалые еще мечты, надежды. С этими чувствами в нем все более разрасталась проснувшаяся нежность к жене. Ему все яснее и яснее представлялось, что он нехорошо обходился с Катериной за последнее время. За что он напал на нее тогда в первый раз? Правда, его подбила на это мать, но нужно ли было слушаться в этом случае хотя и матери? Где у него был свой рассудок? Как ни говори, а Катерина баба хорошая, в другой семье она сошла бы за первый сорт. Недаром она за полтора года так изменилась. Нешто она такая была, как привели-то ее?
Михайло вспомнил то время, когда привели Катерину, первую пору их беззаботной любви, и сердце его заныло.
"Нет, -- думал он, -- не вернется эта пора! Не скоро загладишь эту промашку. Нешто опять в корень изменить себя?"
Но только Михайло решил, что с женой опять нужно обходиться поласковее, как в его мозгу снова появилася трусливая мысль: "Ну, хорошо! Как же тогда быть с матерью? Какие она тогда песни запоет?"
От этих дум голова Михаилы отяжелела. В сердце его поднималась смутная досада, и он для чего-то дернул лошадь за вожжу и крикнул на нее. Лошадь прибавила шагу. Вдруг в поле, неподалеку от деревни, послышались какие-то звуки. Парень насторожился, старик тоже поднял голову и через минуту спросил:
– - Что это?
– - Плачет кто-то, -- ответил Михайло. -- Должно быть, в деревне.
– - Нет, это в поле, кажись. Что за чудо?
Они подстегнули лошадь и стали приближаться к тому месту, откуда слышалось вытье. Вытье слышалось все явственнее. Не было сомнения, что плакала баба. Вскоре плач затих, послышалось горькое всхлипыванье. Старик и Михайло увидели, как кто-то поднялся с земли и вышел на дорогу.
– - Что за человек? -- почему-то дрогнувшим голосом спросил Михайло.
– - Человек как человек, -- послышался грубый ответ, и Михайло со стариком узнали знакомый голос.
– - Что это ты, матушка, о чем плакала? Аль беда какая случилась?
Старик тоже остановился и невольно остановил лошадь.
– - Ничего не случилось! Чего стал-то? Проезжай проворней, -- сурово проговорила старуха. -- Небось скотина дома не убрана.
– - А ты нешто не была еще дома-то?
– - Где же быть! Только с поденщины иду. Корму готового ведь не было; чай, голодная стоит.
– - Небось Катерина приготовила, -- сказал Михайло.
– - Катерина! Надейся на свою Катерину-то, -- она те выведет на свежую воду. Катерина! Да есть ли паскуднее бабы твоей Катерины?
Левониха выпалила эти слова с такой яростью, что Михайло опешил от неожиданности.
– - Да что ты, матушка?
– - А вот что! Пусть она убирается на все четыре стороны. Не нужна она нам ни на что! Какую только она про нас славу пускает? Что мы того, что ль, достойны? Ах она, пустошница этакая!
– - Какую там еще славу? Что ты выдумываешь? -- сказал старик.
– - Нет, не выдумываю! Я на выдумки не горазда, -- по-прежнему продолжала Левониха. -- А она вот выдумывает, кляузница проклятая!.. Да как у ней язык-то не станет колом, как у ней глотку-то не запечатает?..
Старуха не переставала браниться до самой деревни. Старик и Михайло, слушая ее брань, понять не могли от изумления, что с нею сделалось.
VIПока мужики сваливали воз и убирали лошадь, Левониха уж в избе устроила свару. Она придиралась к тому, что не было принесенной воды, и начала костить Катерину. Когда мужики вошли в избу, старуха была уже вне себя от распалившего ее гнева и чуть не сучила кулаки на молодуху. Катерина сквозь слезы отговаривалась от нее:
