Алексей Смирнов - Мертвец
Пушкин осторожно стучит в кожу, но звука нет. Он заносит кулак и, не решившись, переносит уже раскрывшуюся ладонь на ручку. Нажимает. Дверь открывается на себя, так что Пушкину, прежде чем он войдет, приходится попятиться. Наконец, он проскальзывает внутрь.
В кабинете стоят два стола, сдвинутые то ли в "Т", то ли в "Г". У самого подножья буквы, как бедный родственник, с краешку, пристроился длинный человек в хирургическом халате, с завязочками сзади. Перед сидящим расстелена салфетка, на ней - полтора бутерброда с котлетой и соленым огурцом. Чуть дальше - дешевая Библия с тремя закладками, исчерканный ежедневник, гроссбух и третий том "Космического Сознания".
- Добрый день, - молодой человек сдергивает шляпу и кланяется. - Мне нужен главный...
- Подождите, - сидящий говорит с набитым ртом и хмурится. - Я же тут вот!
- Простите, - Пушкин делает шаг назад.
- Погодите, - возражает Назымов, сдвигает пищу, встает и подходит к посетителю вплотную. - Что вы хотели?
- Я хочу, - с подчеркнутой точностью отвечает Пушкин, - быть принятым на госпитализацию в вашу больницу. Вот направление за вашей подписью, которое мне переслали по почте...
Назымов берет направление двумя пальцами, изучает.
- Мил человек, да где ж вы шлялись? - он улыбается. - У нас койка простаивать не может. Ваше место занято.
- Но я...
- Ваше место занято, - повторяет Назымов. Его голос становится все радостнее и радостнее. - Оно занято. Это кроватка. С одеялом и подушкой. В ней могли бы лежать вы. Но теперь в ней лежит другой человек. А не вы. И он очень доволен. Он даже написал мне письменную благодарность. Поэтому вы вправе уехать, откуда прибыли.
- Но у меня...У меня ушли последние средства на билет... Я продал все свое имущество... Дом, утварь, скот... мои родные пошли в услужение...
Внезапно Назымов выкатывает рачьи глаза, багровеет и начинает хохотать. Он думает схватиться за живот, но дело, благо Назымов худ, как щепка, выглядит так, словно он собирается что-то прикрыть.
У Пушкина дрожат губы. Он с негодованием смотрит на хохочущего.
- Фокиш! - давясь, кричит Назымов. - Выведите его, ради Бога!
В предбаннике распахивается вторая дверь, и из нее выходит Фокиш, который начал хохотать еще внутри, еще даже не зная, в чем дело. Он удивительно похож на своего начальника, разве что сед по-благородному, да носит дорогие очки.
- Выходим! Выходим! - кричит Фокиш. - Станция "Приехали", любезный сударь!
Ревя от счастья, они выталкивают Пушкина в коридор. Дверь захлопывается.
Привычный аккорд. Экзистенция. Дневное накаливание.
Пушкин потерянно стоит в коридоре. Берет чемодан и под недобрыми взглядами пациентов и персонала возвращается в вестибюль. Там он ставит чемодан в самом центре, садится на него и погружается в мрачные размышления.
Вокруг кипит жизнь. Прямо перед Пушкиным гуляют створки стеклянных дверей, приводимых в движение силой фотоэлемента. Они похожи на воротца салуна. За воротцами, в оживленном коридорчике, виднеется аптечный ларек. Довольные завсегдатаи расходятся; кто-то пьет элеутерококк, иные - настойки овса и боярышника, третьи отваживаются попробовать медицинского спирта, который здесь продается под нейтральным бессмысленным названием.
Пушкин лезет в карман, вынимает монеты, тщательно пересчитывает. Его лицо выражает глубокое понимание безнадежности положения, в котором он очутился. Наконец он со вздохом встает и направляется в салун.
Там он спрашивает большую бутылку овсяной настойки.
Ему дают, однако сразу же, пересчитав монеты, отбирают и вручают взамен маленькую бутылочку с винтовой пробочкой, граммов на сто.
Со всех сторон слышится недобрый смех.
Экзистенция становится пронзительной.
Униженный Пушкин идет в вестибюль, садится на чемодан, срывает крышечку вместе с резьбой и осторожно пьет.
Аккорд. Призраки пустыни готовы к выступлению.
Под потолком кружат нетопыри.
Пушкин встает, кладет пузырек в карман и нетвердыми ногами шагает в приемное отделение. Там работает черно-белый телевизор; все увлеченно следят за бразильской телеверсией одноименной мексиканской телеверсии. Охранник, одетый в жилетку, сомбреро и кирзовые сапоги, поигрывает полуметровым кольтом. На рукаве у него эмблема казачьих войск, за голенищем - нагайка.
Пушкин хватается за горло, разрывает воротничок и дико кричит:
- Ангелы! Ангелы!..
Он зажимает уши и падает в конвульсиях, дыша овсяной настойкой. Из-за конторки выбегают белые, зеленые и мышиные люди, склоняются над Пушкиным.
Толпу расталкивает встревоженный человек в женском халате с вытачками:
- Подержите его! Зафиксируйте голову, поверните на бок! Сейчас я приду.
На Пушкина наваливаются, седлают руки, ноги и грудь. Кто-то отшвыривает чемодан, другой лезет за пазуху, ища документы; третий пытается разжать зубы охотничьим ножом.
Недавний человек врезается в самую гущу.
- Закатайте ему рукав! Спустите брюки!
- Слышу! ... Слышу ангелов! ... - рычит Пушкин, сокращаясь червем.
Взлетает и опускается шприц, потом второй раз, четвертый... Судороги постепенно стихают. Помогатели расступаются и образуют правильный круг. В центре лежит, разметавшись, бездыханный Пушкин.
Аккорд.
Пушкина везут на каталке. На груди у него лежит новенькая история болезни. Из кабинетов выходят Фокиш и Назымов. Они останавливаются и гневно смотрят на проезжающее тело. Крупный план: лицо Назымова становится жестким. Назымов прищуривается, поджимает губы. Крупный план: лицо Фокиша каменеет. Гуляют желваки. Фокиш и Назымов переглядываются, после чего молча скрываются за своими дверями. Крупный план: местный телефон. Узловатый палец Назымова вторгается в диск и с ходу управляется с тремя отверстиями.
- Фокиш, зайдите ко мне, - говорит Назымов.
В кадре видна только нижняя половина лица Назымова. Она говорит.
Затемнение.
Кабинет-близнец. Фокиш возглавляет перекладину буквы. У подножья развалились на стульях три человека. Вернее сказать - три существа, которых сложно назвать людьми. Звериные лица, одно ужаснее другого, прозрачные безжалостные глаза, острозубые пасти и патлы до плеч. Существа полны достоинства: сразу понятно, что они не бросают слов на ветер. Первый поглаживает мачете, второй запихивает патроны в десятизарядный барабан, третий, самый жуткий, ничего не делает и сидит со скрещенными на впалой груди руками. Это профессиональные убийцы. Существа настороженно ждут указаний.
Фокиш встает и начинает прохаживаться, заложа руки за спину. Он сильно сутулится и похож на седого Ворона из страшного стихотворения.
- Я хочу, чтобы вы нашли и проучили человека по имени Пушкин, - говорит Фокиш, нависает над столом и сверкает очками. - Это преступный негодяй из той породы, которую в дверь, а они - в окно. Ему было сказано четко и ясно: койка занята. Но он вздумал выкрутить мне руки и поступить на лечение в экстренном порядке. Он полагает, будто добился своего. Разыщите палату, в которой он прячется. Найдите этого мерзавца и принесите мне его сердце.
Главный злодей оживает, скалится и щупает воздух двумя пальцами.
- Разделите, как сочтете нужным, - Фокиш отпирает Сейф Больницы, достает оттуда кожаный кошель, туго набитый золотом, и швыряет в сторону возбудившихся ассасинов.
Существа удовлетворенно встают.
- Один вопрос, начальник, - хрипит тот, что с мачете. - Почему мы?
Многозначительный взгляд Фокиша. Особенно долгий аккорд. Затемнение.
Просветление, но слабое. Тишина. Ночь.
Пушкин слабо стонет, открывает глаза. Он лежит в постели, укрытый тонким одеялом. Лежит, как был - в шляпе, воротничке, очках. У него пять соседей, все спят, кроме одного. Этот неспящий с похмелья бьется в пододеяльнике, попав туда.
На тумбочке чернеет в ночи ломоть арбуза, оставленный кем-то заботливым.
Возле постели Пушкина скрючилась тень. Когда Пушкин стонет, тень быстро накрывает его рот ладонью:
- Тихо!
Пушкин встревоженно моргает, пробует приподняться. Тень распрямляется и строго застывает. На лицо падает свет фонаря, и тенью оказывается суровый муж с чертами, словно вытесанными из тысячелетнего дуба. Кожа поблескивает, в черных зрачках присела мудрость, смешанная со знанием.
- Молчи, воин, - мрачно изрекает тень. - Ты - великий дух. Тебе надо набраться сил.
- Кто вы такой? - слабо спрашивает Пушкин.
- Я тоже великий дух. Меня называют Джон Большой Суррогат.
Пушкин тянется к шляпе, но его рука бессильно падает. Большой Суррогат качает головой:
- Ты должен собраться. Койоты уже пущены по твоему следу. Тебе придется поразить их молниями.
- Вы ошибаетесь, - Пушкин выдавливает улыбку. - Я не дух. Я получил по почте направление... Я отстаивал свое право, и если бы меня не посетили ангелы...
Большой Суррогат качает головой. Смотрит на арбузный ломоть, задумчиво говорит:
- Кусок - единый арбуз; если красное ешь - еще человек, а примешься за зеленое - уже свинья. Как все хрупко! Но сегодня съеденное идет в Астрал. Так сказано мудрыми в Священном Отрывном Календаре.
